Преподаватель метода из Москвы – о нежелании исполнять мантру, об отсутствии потребности приезжать в Майсор, про любовь к фриманологии, период домохозяина и поиске срединного пути.

— У тебя эфиры начались с карантином или были до? А, были до, точно помню.

— Да, но были с Таней (Барышниковой, супругой Димы — прим. Аshtanga-samghа), а сейчас я начинаю сам потихоньку вести. Мне это нравится с точки зрения речи. Не скрываю, что смысл эфира для меня – поговорить на публику и следить за тем, как я говорю.

— А зачем тебе это?

— Это никогда не помешает. Эта штука не ради того, чтобы выступать, это связано с твоим проявлением в мире.

— Проявленностью? Вау.

— Ну да, это когда ты не боишься подать голос.

— Соцсети про это же?

— Нет, это другое, там я проблем не испытываю. Скорее, наоборот, они только тратят моё время. Это для рекламы, анонсов мероприятий.

— Но у тебя ведь постоянно семинары проходят, выступать на публику тебе не в новинку…

— Это немного разные вещи, семинары – они больше про техническую часть, конкретику. Люди заплатили и получают за это конкретную информацию и технику. И как оно там подано – вполне можно стерпеть. А здесь – эфир может быть более будничный, можно не выдавать какие-то секреты, и тогда уже важна как раз подача. Качество тут важнее. Я знаю людей, которых слушаешь, и не важно, что они говорят, потому что их речь – она как мантра. Ты ведь не разбираешь, что в мантре, ты просто её слушаешь. То же самое с круто поставленным голосом. Ты даже чувствуешь, как твой мозг развивается и начинают работать нейроны.

— Кстати о мантре. Это моё упущение, я пока у тебя не была, но мне известно, что у тебя вроде как нет мантры на классах, так?

— Да, я перестал. Это связано не столько с мантрой, сколько с тем, что раньше я копировал Шарата: Шарат то, Шарат сё. В Майсоре люди заходят, допустим, в 4.30 утра, майсорит первая группа, приходит через 20-30 минут Шарат, всех останавливает, поют мантру. И я примерно также делал: в 6.30 все собираются, в семь я их тормозил, и мы пели мантру. Приходилось каждый раз смотреть, чтобы люди примерно были не в Капотасане, понимаешь? Спорная штука. В Майсоре это имеет смысл, потому что там ты только месяц, люди со всего мира, Шарат – окей. А здесь что? Ну, каждый день ты это делаешь и ничего такого. Оно не стоит того.

— И сакрального смысла для тебя мантра не несёт?

— Взвесив все за и против, я решил, что это мешает.

— И led ты начинаешь без?

— Нет, это другое дело, там мы все вместе, а тут ты выдёргиваешь людей из потока. Ради чего?

— А портреты учителей у тебя есть в зале?

— Один, шаратовский. Я не вижу в этом проблемы. Я понимаю, в чём вопрос, я нейтрален, насколько это возможно. В Америке, например, быть нейтральным невозможно, потому что если ты нейтрален, то ты против жертв. История сложная. Тем более у нас в России не так это всё…

— Ты убрал портрет, когда началась эта история?

— Нет-нет-нет, я знаю про другие места в мире, где этим озаботились. Но большинство, насколько я знаю, оставили.

— Ты упомянул, что, когда ты пел мантру – это было желанием скопировать Шарата, ты использовал такое слово. Я читала где-то твою характеристику, что в практике и преподавании ты сохраняешь традицию, но не являешься сторонником догматизма. Как ты это сочетаешь? Быть в рамках метода, но не быть догматиком.

— Опыт. Это невозможно объяснить словами.

— Когда ты пришёл к этой гибкости?

— В последние годы, примерно в 2018-ом. Да, ровно три года назад я последний раз был в Майсоре. Тогда ещё оставались эти вот молодые устремления, амбиции… И это нормально, взросление происходит с практикой, с преподаванием, с возрастом. Всё вместе. Опыт, одним словом. Потому что ты вдруг понимаешь, что традиция – это не просто позы, не условное захвати там и коснись там, ты понимаешь шире, что это, и начинаешь думать, как подстроить эту традицию под живых людей. И парадокс в том, что пока ты всё делаешь строго, ты не замечаешь, как отсекаешь достаточно большое количество людей, которое, может, попадает к тебе как-то мимоходом, понимает, что как-то это трудновато или не подходит им, – и всё, ты про них быстро забываешь. Ты смотришь и думаешь – о, все молодцы, вокруг все занимаются, значит, это работает. То есть ты как бы не видишь тех людей, для которых это не работает.

— Но теоретически, они ведь могут тогда другим чем-то заняться?

— Кому-то надо традиционней, под чем мы подразумеваем строгость. По типу тела, складу ума – им нормально. По возрасту. А кому-то нет. Люди приходят, у них болит спина. Ты подбираешь им в рамках аштанги Сурья Намаскар, позы стоя, то, сё – по запросу, всё. Они в текущем состоянии, может, никогда не заинтересуются следованием позы за позой, всей первой серией, заниматься полтора часа, прыгать на коврике, менять что-то в жизни, — и это нормально.

— Ты сам к этому пониманию пришёл?

— Да, сам. А по-другому не бывает. То, что ты не увидишь в себе, ты не будешь видеть в других. Банально, но это так. В той же практике: пока ты не найдёшь у себя какой-то копчик или поясничную, ты не сможешь спроецировать это на человека. Как я могу это представлять, если я этого не нашёл. То же самое с вещами мировоззренческого толка. Разобрался – оказывается, можно не убивать себя каждый день на коврике. Оказывается, можно заниматься, просто потому что нравится. О, так можно было? Заниматься аштангой, потому что нравится? Говорят же, что есть «хочу», а есть «надо». Я пришёл в йогу, потому что мне этого хотелось.

— Давай сначала тогда. Это в 1999-ом было?

— Да, зима, конец 99-го. 

— В Ульяновске? Ты там родился? 

— Да. Это, получается, уже 20 лет назад (в смысле, не родился, а в смысле поступления). Это я был уже в Москве, зима первого курса.

— О, ты совсем молод был, студент. Подруга тогда тебя замотивировала пойти на йогу?

— Да, интерес вызывала больше она. Она стала заниматься йогой, тогда уже и мне стала интересна йога. Это хорошая мотивация. Тогда мне стало хорошо в голове, стало отпускать многие моменты.

— Можешь рассказать, какая атмосфера была тогда? Репутация у йоги сейчас и в те времена, думаю, была разная.

— Однозначно.

Когда всё слишком хорошо, то у тебя нет мотивации – всё классно, ты король мира. Всё плохо? Жизнь тебя так загребла, что тебе просто не до йоги будет, у тебя либо всё болит и ты не способен, либо финансово всё плохо. Разное. Ты между этими крайностями где-то болтаешься, ни то ни сё, и где-то в этом диапазоне тебе может попасться йога.

— Что было тогда? Ты, мужчина, приходишь на йогу. Какие стереотипы и мифы были в то время?

— Во-первых, тогда была хатха-йога, и там пропорции мужчин и женщин были, как и сейчас, думаю. Преобладают, естественно, женщины, как более чувствительные. А мужчины что? Мужчины – это «я не чувствую ничего». Пропорция мужчин и женщин на хатхе, я бы сказал, 70 на 30, примерно. В этом районе. На аштанге, я бы сказал, 20 на 80 это максимум. И пропорции эти не меняются, это вопрос вневременной: женская чувствительность определённая, мужское «я не гибкий», — вся эта классика, мужские эти стереотипы, которые не дают преодолеть первую зону комфорта. Шансов, чтобы такой человек остался в зале, как бы я ни старался, очень мало.

— Это наша ментальная история? «Мужчины не плачут», «успокойся, а то девочка увидит». Вы с этим вырастаете? С отсутствием чувствительности? Ты сына сейчас как-то иначе воспитываешь?

— Да. И я думаю, это наш совок, всего-то тридцать лет прошло. Я родился там, мои родители. Всё по полной мы это впитали, эти чудовищные стереотипы. Мужественность эта, все эти примитивнейшие формулы. Думаю, это сказывается. И в этом наше отличие от европейцев. Но это уже психология, это к Тане, она отдельное интервью может на эту тему дать. К вопросу о начале 2000-ых: Интернет, его не было. Никаких тебе онлайнов, никакой йоги там и соцсетей. Были сайты, я мог воспользоваться каким-то поисковиком и найти «йога в Москве». Был Сидерский, Лаппа… Кстати, мужчины в основном.

— Когда сменилась твоя мотивация? Ты пришёл на йогу за девушкой, а дальше?

— Потом стало хорошо. А потом снова стало плохо. (смеёмся)

— Потому что на аштангу пришёл?

— Нет, на аштангу пришёл, потому что хатха — она… Буду про себя: хатха она тоже может всю жизнь быть, это зависит от многих факторов. А у меня получилось так, что стали появляться боли там-сям: ноги, колени и так далее.

— Хотя студент? То есть совсем молод.

— Да!

— А был какой-то бэкграунд? Футбол, хоккей…

— Нет. Лёгкая атлетика, но совсем немного. Так что нет, не было никогда у меня никаких физкультурных притяжений ни к чему. Йога была первой такой близкой связью с телом. Это было большое изменение в жизни. Делал всякие асаны, потом пошли знаменитые интенсивы Заенчковского, где мы делали по сути позы продвинутых серий аштанги. Для меня отсутствие структуры вышло в боль. Но это не значит, что хатха это плохо и что у всех так. У меня так. Поэтому лучше никак не объяснять, почему так случилось с хатхой. Просто всё стало болеть. Там всё вместе: психосоматика, где-то и что-то. Факт: появилась боль в теле и жизнь так развернулась, что появилась аштанга. Мне предложили попробовать, я сказал окей, попробовал и мне понравилось. Вот и всё.

— Вообще это крутая степень осознанности, потому что у многих что-то болит, но они не идут решать эту проблему на йогу.

— Понимаешь, это такой момент, я ведь говорю: жизнь подкинула.

— И твоя же фраза вроде была о том, что счастливые люди в йогу не приходят.

— Ну, от счастливой жизни люди на йогу не приходят, да. Развернуть можно дальше так: от слишком хорошей и от слишком плохой жизни люди на йогу не приходят. Когда всё слишком хорошо, то у тебя нет мотивации – всё классно, ты король мира. Всё плохо? Жизнь тебя так загребла, что тебе просто не до йоги будет, у тебя либо всё болит и ты не способен, либо финансово всё плохо. Разное. Ты между этими крайностями где-то болтаешься, ни то ни сё, и где-то в этом диапазоне тебе может попасться йога.

— И сколько ты хатху, получается, практиковал?

— Примерно пять лет.

— Пять!

— Ну, да. Три практиковал и ещё два-три потом преподавал её.

— Тоже началось всё случайно? Попросили провести урок?

— Да. Есть такой момент, знаешь: оглядываешься назад, находишь случайности и видишь взаимосвязи. Типа, я пришёл туда, потому что…

— Не веришь в это?

— Нет. Так устроен ум, который задним числом выстраивает эти логические связи, которых нет. Это всё просто случайность. Ты сейчас задаёшь мне эти все вопросы, и я понимаю, что не было никакой логики. Мол, из-за хатхи стало всё болеть, и я попал на аштангу… 

Вообще вот это всё «из-за» — это когда мы ищем какую-то внешнюю причину. Так что нет, хатха не плохая. Я сейчас вообще привожу аштангу обратно к хатхе в плане расслабленности, модификаций асан, вариаций.

— Пока я не забыла: ты упомянул, что когда ты что-то в себе обнаруживаешь, только тогда ты можешь это транслировать. Значит ли это, что и преподавать человек может только то, что делает сам? Образно говоря, если ты сам не практикуешь третью, то и учить её делать ты не можешь.

— Начала ты правильно, но со второй частью вопроса всё не так просто. Тело-то у нас одно и то же, у нас есть определённые паттерны, процессы и время выстраивания. Какие-то универсальные моменты ты в теле находишь, универсальные для всех поз, и глубина твоего понимания и переживания позволяет тебе на тело это всё перенести. Чем дальше, тем чаще позы являются просто комбинацией предыдущих поз, ничего нового ты особо уже не придумаешь. Так что даже не делая какую-то позу, ты можешь примерно её представить.

— Понятно. Итак, в аштангу ты пришёл спустя примерно пять лет, в Москве. И когда ты поехал в Индию?

— По-моему в 2006-ом. Ребята тогда стали ездить – Ланин, Константинов, и я с ними поехал. Они там были уже в третий или четвёртый раз, всё нам показали.

— Ты ещё застал Паттабхи Джойса, получается? И как оно было?

— Ну, это вот как книжку прочитал и ничего не помнишь. Оно было так мало. Я в аштанге-то был ещё так себе, а Паттабхи Джойс это или кто – я плохо себе всё это представлял. Вообще не помню, просто что-то делал, разбирался с позами. Он тогда уже сидел где-то там, особо не отсвечивал, принимал оплату, — вот это помню только.

— Просто для меня всегда «вау», что кто-то с ним успел пересечься. Для тебя это вообще не имеет значения?

— Для рекламы это имеет значение, для галочки можно акцентировать на этом внимание аккуратно. А так – нет. Если так думать, то я родился в 80-е, и если бы родители меня тогда увезли в Индию, я бы с Кришнамачарья познакомился, а они меня, эх, не увезли почему-то.

— А с Шаратом было у тебя ощущение, что ты нашёл учителя? Понятно, что какая-то доля студентов едет в Майсор, потому что после четырёх (примерно) сезонов ты можешь претендовать на авторизацию. Кто-то говорит про неповторимую атмосферу, кто-то – что нашёл в нём своего гуру. У тебя как?

— Просто тогда мои проекции хорошо легли на него.

— Сейчас уже другое?

— Да, естественно. Другое отношение. Я поменялся. Я его уважаю, но нет такого какого-то…

— Ты уже не каждый год к нему стремишься, так?

— Какой там! Во-первых, нет уже никакого года. Да и в принципе сейчас мне не до этого. У меня сейчас этап «дома хозяин». Домохозяин. У меня семья, мне сейчас иначе надо направлять свои финансовые ресурсы. До 2018-го года я ездил, но сейчас оглядываюсь назад и понимаю, что это уже был перебор, надо было внимание на свою семью направить пораньше. А я по инерции продолжал: «Вот, надо в Майсор ездить! Связь с традицией!» Ну, это такая история, которую каждый выбирает себе сам. Никто не навязывает, но это такие правила игры, которые вокруг этой истории ассоциируются с Шаратом. Где-то он эти идеи, может, поддерживает, может, они в какой-то степени выгодны ему.

Серия – это карта, по которой ты идёшь, вот и всё. Тебе дали её, чтобы ориентироваться: вот тебе примерно пятьдесят поз, ты приходишь в зал и делаешь столько, сколько влезет в этот твой день.

— Однажды ты говорил, что важно поддерживать связь с учителем, а значит, важно ездить в Майсор к тому самому источнику и так далее. Здесь твой взгляд тоже изменился? Тебе для преподавания метода в традиции Паттабхи Джойса…

— Нуууу…

— Отсекаем это уточнение за ненадобностью? Ок.

— Не имеет значения просто. Можно эту фразу писать, можно не писать. В последние годы я уже дорос и утвердился в том, что делаю. Это раньше я думал над тем, что вот, кто-то из моих студентов поедет в Майсор, Шарат будет смотреть и спрашивать, кто учит тебя так. Барышников? «Что за фигня?». А сейчас мне плевать на это всё в хорошем смысле. Во-первых, никто туда не поедет. То есть мало кто, особо это не нужно никому. А даже если поедет…

— То есть сейчас для преподавания в методе, по-твоему, не обязательно ездить к Шарату?

— Скажу так: если бы у меня была вдруг куча денег на это и времени, то я бы поехал, почему нет.

— А сейчас другие приоритеты?

— Да-да, другие приоритеты. Я спокойно могу уже в своей энергии всё это делать. Просто пришло время, и это нормально. Не отрицая, не говоря, что Шарат в чём-то ошибался, просто пришло время. Людей хватит, чтобы поехать в Майсор.

— С 2006-го по 2018-ый ты туда, получается, пытался попасть?

— Да.

— Каждый год?

— Примерно да. Где-то двенадцать поездок примерно и получилось, по месяцу, по два.

— Ты до преподавания кем-то ещё работал?

— Нет.

— Ого! И даже не пытался ни с чем совмещать? Это ведь не очень прибыльное дело.

— В то время это было прибыльно. Тогда не было мега-курсов, и спрос тогда превышал предложение. Думаю, по этой причине «Аштанга центр» тогда существовал и продолжал расти. А потом стали другие центры расти, предложение сильное стало догонять, он не потянул это, и всё развалилось. У меня группы на Остоженке были по шестьдесят человек, это был рекорд, а обычное дело – по сорок-пятьдесят. Когда приходило двадцать, я думал: «Блин, что делать, совсем всё плохо. Может, мне бросить это дело». Масштаб другой был, сейчас я не могу этого представить. Сейчас это только на семинарах возможно, и то большое исключение.

— Почему такая несправедливая история? У нас если привези кого-то из-за рубежа (и то при условии, что медийного), то приходят толпы. Кстати, я с тобой впервые пересеклась на семинаре Тима Фелдмана, ты его года четыре назад привёз. Я тогда только начала практиковать, ходила ещё с бумажкой, на которой была нарисована последовательность. Так вот, я тогда опозорилась, неправильно поняла время начала класса, и пришла в конце, когда в зале были только ты и Тим. Обиднее всего было, что я пропустила практику, а впереди ведь интенсив, и ты такой: «Не проблема, заходи, занимайся». В итоге я делала свою первую по бумажке наедине с Тимом, а он свою десятую. В общем, я тогда подумала, что ты очень добрый. (смеёмся)

— Сейчас я почти добрый, а тогда был просто подобрее. К себе потому что стал добрее.

— Добрее связано с тем, что стал менее требователен? Или в чём это выражается?

— Да, потому что раньше я «вот, надо практиковать каждый день, вот в такой последовательности, Шарат покажет последнюю позу и только тогда надо двигаться дальше». Ну, это нормально, такой этап. Сейчас у меня такого нет. Мне нужно энергию направить на дом, на семью. Я уже убедился, что если я выкручиваю себя здесь, то потом у меня упадок сил, всё бесит и нервная система летит. Сейчас я ситуацию изменил.

— Соответственно, к своим ученикам у тебя аналогичный подход.

— Да, теперь я смотрю на обстоятельства, стараюсь смотреть внимательно, представляю их бэкграунд, работа-семья, и стараюсь построить всё так, чтобы практика была про удовольствие. Приходишь и занимаешься, потому что тебе это нравится, а не потому, что ты должен сделать эту серию для кого-то ещё. В аштанге это звучит примитивно, но все эти штуки про «вот, чувствую себя ленивым, я не могу сделать первую серию» и так далее – ну, детские какие-то истории.

— А что ты говоришь в таких случаях практикующему?

— Это всё спонтанное и зависит от ситуации, от того, кому я говорю и так далее. Серия – это карта, по которой ты идёшь, вот и всё. Тебе дали её, чтобы ориентироваться: вот тебе примерно пятьдесят поз, ты приходишь в зал и делаешь столько, сколько влезет в этот твой день. Примерно так.

— Какой у тебя ответ для себя: зачем?

— Я сейчас повторяю часто фразу о том, что жизнь – это череда событий, от которых болит спина. Вот чтобы она не болела, я занимаюсь.

— У тебя сейчас нет асаны, которая бесит или отнимает много сил?

— Я же говорю, у меня сейчас совсем другой период. У меня нет на это ресурса. Я знаю, что мне не до этого. Всё внимание и силы – туда, в дом и хозяйство, я познал это. Может, потом что-то изменится, я не знаю.

— У тебя место для практики дома предусмотрено?

— Ой, это не имеет значения. Место найдётся.

— Ты однажды говорил, что учитель должен быть лучше ученика, чтобы тот всегда смотрел на него и шёл за ним.

— Да, это тоже было, и это я тоже пересмотрел. Много этих штук – они из страха или из чего-то отрицательного. Я почему начал заниматься в принципе? Потому что мне понравилось и мне было хорошо от этого. И физически, и ментально. Нравится – оставайся. Не нравится – не делай. Никакие мотивации и истории про традиции не помогут.

— Сейчас не то, чтобы это модная тема, но в какой-то степени. Думаю, просто сейчас про это перестали бояться говорить. Многие ведь пошли к психологам прорабатывать свои установки, свои страхи, перфекционизм излишний и так далее. Ты самостоятельно стал свою историю с требовательностью к себе отпускать? Или обращался к специалистам?

— Не вспомню сейчас. Естественно, были конкретные эпизоды, на которые Таня повлияла. Она периодически что-то расскажет, я задумаюсь и, может, увижу это в себе. Что-то где-то сам… сложилось так. Локдаун очень сильно помог. Старое уже не работало: в студию ты не можешь ходить, ничего не работает, тело не практикует, оно не хотело ничего делать. Весь мир сказал, что нужно перестраиваться, а внутренние процессы всегда совпадают с внешними. Произошло закрытие Индии: внешнее и внутреннее. Всё пересматривалось, не было выхода. Это был внешний контекст для внутренних процессов.

— Твои сегодняшние понимания вытолкнули тебя из аштанга-комьюнити? Насколько я могу судить, там другие ценности.

— Да, вытолкнули. Каждый просто дорастает…

— Или нет.

— Думаю, все дорастают. Я в этом пятнадцать лет. Просто пришёл срок. Плюс ещё хатха, хорошо, двадцать лет, а потом ты к этому приходишь. Я почитываю разных практиков, послушиваю людей примерно своего возраста, своего этапа, у всех такая же история. Сначала люди убивают себя психически и физически, а потом начинают копать и приходят к тому же, что и я. Это вопрос того, что каждый находится в своём мире, просто на слуху те, у кого все эти лозунги разные и избитые клише. В среднем это люди, у которых пять лет практики, у них ещё есть энтузиазм и очарование, в хорошем смысле добрые иллюзии. На этом этапе ты любишь правила, традицию. Это нормальный этап. А потом ты подрастаешь и видишь всё по-другому.  Из структуры аштанги постепенно ты выходишь в итоге за её границы. Сначала ты выстроил их, а потом из этой стабильности ты можешь увидеть, что за ними.

Потому что всех этих мифов полно – навасана должна быть с прямой спиной, наклон должен быть таким-то, скручивание должно быть с прямой спиной… Очень много таких штук, которые вызывают боль.

— Что такое фриманология? Дай определение.

— Хм… Это целостный подход к аштанге, структура структуры, получается. Когда ты вот в аштанге разобрался более или менее с этими правилами, что у меня было после хатхи, примерно пять лет этот этап занял. Потом уже стало побаливать там-сям, и тогда потребовалась следующая надстройка, внутренняя структура, которую Ричард Фриман замечательно развил и продолжает развивать. Она у него не то, что «эта поза делается так, а эта сяк», а вот тебе ядро, вот тебе внутренние формы. Это те же слова, что звучат в аштанге: «мула бандха», «уддияна бандха», «дришти» — они достаточно поверхностные. Как там что делать – никто не знает. А у Фримана есть чёткие объяснения: так, так и так. Потом я понял, что Тим Миллер – про то же самое и похожими словами. Просто у Фримана это собрано, он медийный. Тот же Миллер – не знаю даже, жив он или нет, настолько он не медийный. А Фриман – он везде, есть всякие сервисы, книга. Информация очень ценная, и её очень много. То есть он информационно доступен. А тот же Шарат – он ничего не говорит. Знаний полно, но по своим причинам каким-то он не хочет этим всем заниматься. Может, авторитет, может, свои какие-то взгляды, — трудно судить, но суть в том, что от него ничего особо не узнаешь, кроме как «практикуй и…». Во фриманологии у меня даже не пять лет прошло, а больше, может, десять, — и только сейчас я стал чувствовать себя более-менее уверенно, чтобы не подглядывать в неё. Пошли какие-то свои внутренние процессы, я стал самостоятельнее. Потому что первые два этапа были связаны с толстым телом, а тонкие процессы требуют больше времени, как минимум раза в два.

— То есть аштанги недостаточно, чтобы все нюансы понять?

— Как и с хатхой. Кому-то подход такой ложится хорошо. За годы семинаров я убедился уже, что кому-то что-то не шло и больше мы не виделись. Отчасти это было связано с тем, что я сам только учился и до конца не мог понять, не мог нормально объяснить.

— А переживал, когда больше не звали?

— Ну, немного. Я делал всё, что мог, и не делал того, чего не мог. Всему своё время. Не было других вариантов, я не мог сказать: «Подождите, мне надо ещё пять лет». На этом я и учился в том числе: проводил, думал потом, что не так. Учился искать какие-то новые способы донесения. И шутки. С преподаванием так же: ты тренируешься на людях. Какие-то люди в процессе пострадают. (смеётся) Ну, естественно, будут какие-то косяки. У меня недавно был случай: девушка сказала, что пять лет назад я её в мостах как-то там … Блин, а пять лет я не знал этого даже. Человек не будет подходить и говорить, что он тебя сломал.

— Но ведь вернулась!

— Да. Но это хорошо так приземляет. Надо постоянно себе напоминать это, а то «я знаю фриманологию»! Нет-нет.

— Как понять человеку, что ему пора обратиться к фриманологии?

— Смотри. На счёт всех не скажу, скажу за тех, кто занимается у меня. Во-первых, с самого начала фриманология работает, не надо сначала пять лет делать позы. Её дозированно с самого начала можно добавлять: стой так, дыши сяк. Человек начинает пробовать всякие эти штуки, и оно сразу работает. И через какое-то время люди, занимаясь у меня, тяготеть начинают к тому, чтобы понять это. Я провожу всякие семинары, «Живот Ганеши» проводил, например. Сейчас будет крупное мероприятие, школа, оно родилось как раз, чтобы нормально, внятно и структурно объяснить, что невозможно объяснить даже за неделю. Две нормально, это минимальный срок, когда людей можно в это погрузить, они уйдут и у них останется что-то, а не «было классно, но я ничего не понял». Для этого я это мероприятие придумал, чтобы делиться этими вещами, — они работают, с ними не так больно. Как говорят, было тяжело и больно, а с фриманологией стало просто тяжело. Это успех! Один из мифов – если болит, то это трансформация. Одна из цитат Фримана, которую я часто использую: «Pranayama should be pleasant». Это самое первое правило пранаямы, оно очень глубокое. Похожие слова приписывают Дэвиду Вильямсу: «Если вам больно, значит, вы делаете что-то не так». То же самое, по сути: вам неприятно. Как и любые слова, трудно людям понять, что за ними ставить. Ну, нога что-то там оторвалась, не так уж и неприятно. Постепенно ты доносишь до людей, что это неправильно, так не должно быть. То есть фриманология даёт хорошие ориентиры: что хорошо, что не хорошо. Многие вопросы через неё решаются. Это просто ещё одна структура, которая, по-моему, охватывает все вопросы.

— Может, это мой поверхностный взгляд, но ты чуть ли не единственный (и Аня Гурьева, твоя ученица), кто продвигает идеи Фримана в практике.

— Аня да, она уже давно. Она из тех, кому это зашло. Сначала она у меня занималась, потом стала самостоятельно, — у неё свои тенденции, у неё буддизм, она больше лирик.

— Да! Вот мне интересно, как вы так совпали в своём тандеме, вы такие разные!

— Я физик, а она – про прану, богиню милосердия и «изливается нектар». 

Поэтому ей стал притягателен Тай Ландрум, он весь такой как раз. Я как пост ни открою, — там … Для меня эти вещи очень пространные, и я подчёркиваю, что это именно для меня. Мне Фриман ближе ложится, а Ане – Ландрум, в целом это одно и то же. И здорово, что я не закрываюсь, я посмотрю, что там у Ани варится, на какой она волне. Анна – прана, а я мистер апана – заземлённый, у меня наклоны, у Ани прогибы.

— У тебя сейчас был достаточно активный период экспериментов с лентами, штуками всякими. Ты это внедряешь в практику студентов?

— Да, смотрю по ситуации. Могу точечно: попробуй эту позу так, ощути вот это. А для кого-то – самое известное это мосты – это прям выполнение позы. Потом я выяснил, что тема не нова и много людей уже опробовали их. Но я нашёл это сам. Эспандеры валялись, я увидел их и решил попробую-ка. Но это был период, сейчас я для себя уже не использую это.

— Наигрался?

— Да. Обозрел. А то, что обозрел – даю людям, которым это может пригодиться.

— В какой-то степени сложно задавать тебе сейчас вопросы, потому что я уже заранее предполагаю ответ, учитывая твои изменения, но всё-таки. Некоторые рассматривают все эти вещи – стену, пропсы, кирпичи и так далее – как некий костыль, к которому ты можешь привыкнуть. И ты на это опираешься вместо того, чтобы полагаться на себя. Наверное, в соответствии с твоим теперешним состоянием, ты открыт к экспериментам с этими вещами.

— Ну, да. Опять же, это про страх: я возьму пропс, и я боюсь, что так я с ним и останусь. Мотивация из страха всегда тухленькая.

— У моей подруги даже татуировка про это: «Страха нет». У тебя есть татуировки?

— Нет.

— Как удалось устоять?

— Был момент, когда я собирался, но что-то отвело. Почему-то не сложилось в тот момент, только уши прокалывал. Кажется, я ещё в хатхе был, год на третий мы поехали к Шайлендре, а у него было о том, что татуировки оскверняют тело, которое священно. Я говорю примерно, но вроде из этой схемы я тогда передумал, и так оно и осталось. Думаю, конечно, ничего нет в этом такого, это дело вкуса, но тогда я на это опирался. А сейчас уже это не интересно. Хотя, может, ещё захочется.

— Про школу ассистирования. Она была в позапрошлом году вроде, первая.

— Да, «Летняя школа йоги» тогда она называлась. Это был момент, когда я ещё писал Шарату, мол, одобри. Он сказал: «Да, окей, делай». Естественно, я не стал упоминать ассистирование, потому что это был моветон, мы не должны типа обучать ничему такому, поэтому я назвал её нейтрально. И сейчас я написал то же самое – назвал её так же, а потом думаю: «А чего это, собственно, я? Хочу и называю». И я написал про школу ассистирования, потому что, по сути, она ею и является. И все, кто интересовался школой, они интересовались этим аспектом.

— Кстати, мы отвлеклись. Я спрашивала про семинары зарубежных учителей, про то, что к ним толпами записываются, а ценность наших будто не очень понимают, потому что количество практикующих на них в разы меньше. Есть у тебя этому объяснение?

— Потому что рынок перенасыщен. Регионы менее избалованы, а столичный рынок перенасыщен, все уже ко всем находились.

— По теме фриманологии. Смотри, чтобы ездить с семинарами, нужно предлагать что-то особенное, чего не предлагают другие? Есть такая история?

— Конечно, да. И, к счастью, тут всё достаточно честно.

— Это не придаёт какой-то чисто коммерческий оттенок? Ты едешь не просто с практикой, ты ищешь, как её продать.

— А это как раз стимулирует давать людям нормально, оправдать оплаченное. Ты должен дать что-то полезное, а не рассказывать про Шарата или Джойса и говорить, что йога — это классно, давайте заниматься йогой. Коммерческий момент – это следствие. Мне приятно, что меня приглашают, но приглашают меня именно потому, что мой взгляд на аштангу со стороны фриманологии интересен и полезен. Люди потом подходят и говорят спасибо, это бесценно. Опять-таки, потом они менее больно занимаются. Парадоксально, но я не столько даю новое, сколько, благодаря фриманологии, развеиваю старые истории. Потому что всех этих мифов полно – навасана должна быть с прямой спиной, наклон должен быть таким-то, скручивание должно быть с прямой спиной… Очень много таких штук, которые вызывают боль.

Сейчас мне не до этого, не до преодоления чего-то там. И в принципе я в своей жизни уже напреодолевался.

— Когда именно ты начал преподавать аштангу?

— Практически сразу же. Ну, почти, это был постепенный такой, переходный период. В 2006-2007 году мы все поехали, потом вернулись – Ланин, Константинов, Володин, я… Сенина, по-моему, ещё была тогда. Как мы сделали: мы пять дней (в понедельник – один, вторник – другой, и так далее) вели классы. Представляешь? Такой был майсор. Потому что никто не знал, как его вести, не было никакой информации. Никакой. Потом само собой всё стало происходить: один не смог вести, попросил меня вместо него, я стал три раза в неделю вести, и так далее.

— Прости, перебью: а они тебе в каком статусе сначала были? Ланин, например. Он тебя гораздо старше, ты учился у них сначала?

— А тогда майсоров ещё не было, были только led, и я ходил несколько раз к Константинову, а после с этим и поехал в Майсор. История была такая, что мой частный ученик, с которым я занимался хатхой, захотел практиковать «какую-то классическую йогу». Я начал думать, чем его занять, мне посоветовали дать ему аштангу. Я нашёл видео, последовательность, сам немного поделал её и показал ему, ему зашло. Тогда я ещё немного позанимался и поехал в Майсор. История такая. После Майсора мы всем этим прониклись, всеми этими классными историями про Джойса, про Шарата, и начала вести классы. Информации у нас было ноль, мы собирали её по крупицам, приглашали того же Робсона и остальных. У меня просто был список вопросов, и я спрашивал: «Робсон, а вот что делать здесь? А как быть тут?» Это сейчас нам всё кажется очевидным, но тогда всё было иначе, всё было очень трудно. Что делать на майсоре, зачем он, куда двигаться? Года так до 2009-го классы были ещё только в стадии какого-то развития, а уже в 2010-ом я по совету Тани взял себе всё утро. Это был поворотный момент, с тех пор я только утро веду.

— У тебя была интересная фраза по поводу домашних практик: мол, не нужно этого делать, если есть учитель, то нужно ехать к учителю. И если бы в Москве были учителя, ты бы практиковал у них. По-твоему, в Москве нет достойных учителей аштанги?

— По поводу домашних практик – примерно так, да. Но по поводу учителей: нет, сейчас же ситуация изменилась! Все, кто занимаются больше десяти лет. А дальше уже дело личного предпочтения, характера и так далее. Я говорил только про себя. Если бы Тай Ландрум или Фриман были тут, я бы ходил, да. Но… И то, кстати, не факт.

— Почему предпочтение к зарубежным? У наших нет столько опыта?

— Да, чисто опыт. Потому что я был одним из первых, вот и всё. Я нахожусь примерно впереди, у кого мне заниматься? Забавно вышло с Таем Ландрумом, когда он приехал в Москву и я думал к нему идти. Знаешь, что оказалось в реальности? Он ведёт по утрам, и я тоже. Вот и всё. Так что будь он здесь, я бы его видел так же часто, как и сейчас, то есть никогда. Точно так же с Машей Шалимовой: она приходила иногда, всё классно, а потом стала вести занятия и всё, у всех утренние классы и мы не можем друг друга видеть, только в Instagram.

— По поводу Тани, это вы так давно уже вместе?

— Мы познакомились в 2009-ом году, в Майсоре. Она тогда приехала первый раз, а я был относительным ветераном. И в тот (или в следующий…) год я получил авторизацию как раз.

— Вторую авторизацию когда ты получил?

— В 2018-ом году.

— Впечатления, ощущения разные? Наверняка ситуация за десять лет изменилась.

— Во-первых, та авторизация была бесплатной, она давалась спустя четыре года: съездил 4 раза, подал прошение, всё. Теперь уже не так. Я стараюсь не думать сейчас об этом негативно, типа всё стало дорого, Шарат работает «на бабло», на мерседес и так далее. Может быть. А вдруг нет? Мы можем посмотреть на другой вариант: что это некий денежный фильтр, чтобы все подряд не получали авторизацию. Потому что с 2010-го года людей стало в разы больше, и если каждый будет получать авторизацию просто потому, что четыре раза съездил… Хотя четыре раза съездить это тоже трудно, но стало ездить очень много, и этого фильтра, временнОго, его стало не хватать. Ты серьёзно настроен? Вложись. Как ещё? «Я честно-честно буду работать»? Все видели, как это происходило, люди получали авторизацию просто на всякий случай, вдруг пригодится. На месте Шарата я бы ничего другого не придумал.

— А вы же подписываетесь там под какими-то условиями, да? Есть история с тем, чтобы соблюдать Луну…

— Ой, ну это всё для красоты. «Давайте у нас там будут правила». Это просто игра. Как в армии чины, награды. Что такое медаль? Ничего. Ну, какая-то награда предусматривает пенсию повышенную, ещё что-то. Там что-то прилагается, а здесь – ничего не прилагается. Только авторитет. Многие уже поднимали тему того, что авторизация по сути своей ничего не значит. Она не гарантирует ничего. Но гарантирует хотя бы то, что человек ездил в Майсор, а это уже много.

— Раньше у тебя, наверное, была история про то, что ты получал новые асаны только у Шарата? Или ты сам себя двигал?

— Да, кстати, да. Примерно так. Наверняка я чуть-чуть вперёд шёл, чтобы быть готовым, потому что ты приезжаешь и у тебя всего месяц, но в целом да.

— Сейчас ты это тоже отпустил?

— Конечно!

— Про удовольствие в практике: у тебя сейчас совсем нет какого-то момента, твоей типа последней асаны, где тяжело, неприятно, больно?

— Нет. Но, ещё раз, чтобы ты не путалась: причина только в моих обстоятельствах семейно-хозяйственных. Сейчас мне не до этого, не до преодоления чего-то там. И в принципе я в своей жизни уже напреодолевался. Какие-то ключевые позы сложные, а дальше, по сути своей, всё то же самое. К тому же моё тело ничего такого уже не позволяет, я догнулся уже до своего максимума, для меня начало третьей – всё.

— Что удерживает практиковать? Вот у тебя есть минимум, чтобы жить без боли в спине…

— Да. Ну, хочется ещё подышать. Всё равно ты копеечку каждый день какую-то вносишь, какое-то микроисследование проводишь. А может, спина и не будет болеть. Мотивация не от страха. Просто хочется настроиться на эти моменты и на эти микроисследования, когда просто практикуй долго и всё придёт. Вот ты практикуешь – и не важно делать миллион, важно качество, — и что-то с тобой происходит. Я на следующий день помню вчерашние ощущения, это помогает, ты их освежаешь опять и углубляешь.

Одна из любимых тем: золотая середина, следование срединному пути. Ты находишь его как? Ты смотришь край, другой край, и так находишь между ними середину. Увы, по-другому никак.

— Я видела с тобой ролик о связи аштанги и вегетарианства. Тоже отлетает это в сторону ко всем переменам?

— Да. Я бы вообще не хотел эту тему поднимать в интервью, она сложная, и это всегда вызывает холивар покруче, чем аштанговская традиция.

— Я понимаю тебя и не понимаю другого момента: когда темы еды касаются в том же Майсоре, то европейцам и прочим…

— Им плевать вообще.

— Вот в этом и загадка, почему у нас так всё усложняют. Та же фриманология – насколько умы практиков в России открыты этому опыту?

— Тут объективно не получится, потому что они уже идут ко мне и понимают, что их ждёт. Они тяготеют ко мне и притягиваются по причине того, что я в фриманологии. А что касается питания: ты правильно заметила, что все, кто не из бывшего Советского Союза, им абсолютно всё равно, что ты ешь. Мне лучше по ощущениям тела так, как я сейчас живу и как я сейчас питаюсь. Можно рассуждать на тему того, что если бы иначе, то тело моё бы раскрылось сильнее и я бы практиковал третью серию. Может быть. Кто знает? Но мне плевать на это на данный момент. Это большой вопрос, было бы так. Ешь то, что тебе нравится, и не лезь к тем, кто делает это иначе.

— Карина Нараевская любимая студентка?

— У меня нет любимых студентов. Просто, знаешь, выходит очень просто: с кем-то ты больше общаешься, с кем-то меньше, потому что характеры и потому что так сложилось. Ничего больше нет.

— Я к тому, что при демонстрации каких-то моментов ты чаще всего к ней обращаешься.

— Потому что она любит это, для неё это легко. А есть те, кто не любит социальные медиа, демонстрации, они практикуют и «не трогайте меня». Я почти любому скажу: «Хочешь побыть моделью?». А Карина сама может предложить попробовать что-то и отснять. Что-то я демонстрирую только себе, что-то могу показать. Штерн в каком-то интервью на вопрос о том, о чём он сожалеет в прошлом, сказал, что жалеет, что тяготел к каким-то студентам. К Гвинет Пелтроу, Моби, кто у него там был. Он тяготел к ним немного больше, взаимодействовал с ними, чтобы делать какие-то проекты, чтобы легче было пиариться. Это скользкий момент.

— Ты о чём-то жалеешь?

— Ох. Нет. Надо подумать на эту тему, конечно. Но, во-первых, это достаточно бесполезная штука, она словесная. Оно может быть продуктивно в плане, чтобы не повторять этого. Как Штерн – он сказал это, имея в виду, что не хочет повторения этого, окей. (пауза) Так что нет, я, пожалуй, на этот вопрос даже не буду отвечать. У меня есть какие-то личные моменты, но на то они и личные, и они не изменятся от того, что я сейчас сказал бы. Я просто делаю сейчас иначе, ищу другие пути решения.

— Почему ты в этой студии? Хочешь свою?

— Мне «Яндекс» всё время предлагает открыть свою, смотри. Хотя я точно ничего не искал в этом поисковике. (показывает рекламное предложение об открытии студии)

— Я спрашиваю, потому что знаю людей, которые не идут к тебе из-за зеркал и колонн в зале, например. Хотя, конечно, это тоже некий фильтр.

— Ой, кому что. Были моменты, кто-то предлагал попробовать что-то такое, но, слава богу, нет. Ты берёшься за это, когда у тебя решён вопрос с жильём. У меня сейчас дом, я разберусь с ним, и, может быть, тогда буду смотреть в этом направлении. Может быть! И то, не обязательно. Сейчас мне абсолютно не до этого. Сейчас у меня другой этап, который не доделан. Все силы и финансы брошены на это, а студия – это тоже силы и финансы.

— Сейчас ты из города переезжаешь ближе к природе, я правильно понимаю?

— Да.

— Если бы не необходимость работать в Москве, ты бы и жил там?

— Нет, пока что мне хочется именно города, потому что здесь сложившиеся уже годами люди с разных лет, так сказать. Кто-то сейчас приходит и говорит, что занимался у меня семь лет назад, и так далее. Здесь уже сложившийся процесс, который запущен и работает. Я планирую поискать варианты и развивать у себя там на местности йогу, но это в перспективе. 

Мне нравится в Москве. На данный момент так. Я готов ездить, мне это нравится. А когда будет нужно – всё само изменится, произойдёт какая-то случайность… Не надо тут ничего делать от ума. Благодаря йоге это развивается: умение не создавать себе страдания умом, а как-то следовать разворачиванию мира.

— Расскажи про пранаямы, которые ты даёшь. Они в традиции аштанги?

— Более-менее. Началось, опять же, с того, что я начал интересоваться этим после того, как Шарат нас поучил этому немного в 2014-м году, а потом бросил эту затею и перестал, слишком сложно. Спустя примерно пять лет, год назад, мне снова захотелось этим заниматься. Тем более появился онлайн, все эти «зумы». К тому же я не понимал тогда, куда мне вставить пранаяму в условиях текущих майсоров: люди и так до работы стараются успеть, не будут же они вечером ещё раз возвращаться, чтобы сделать пранаяму. В итоге оно раз – онлайн.

— Насколько востребованы эти классы?

— Один к десяти примерно. Каждый десятый заинтересован в пранаямах. Возможно, потому что я сам только начал это, года ещё нет.

— Это является свидетельством того, что всё же людей больше притягивает физический аспект йоги?

— Рано про это говорить. Ко мне приходят и спрашивают, можно ли присоединиться, друг интересуется, ему хочется именно на пранаяму. Я только-только развиваю её. Недавно была аштанга-пранаяма, кстати, довольно сложная она, не зря она давалась после какой-то серии. Я попытался сделать её добрее, но всё равно. Примерно месяц я экспериментировал и ввёл ещё одну пранаяму, они базовые и доступны примерно с нуля: хочешь, приходи на уровень «один», хочешь – на вторую.

— В новых условиях твоей жизни, если у тебя день забит полностью, что ты сделаешь для себя? Медитация, практика асан, пранаяма?

— Ничего. Два фактора: пранаяму я только методически пока развиваю, это как с фриманологией, на которую мне потребовалось несколько лет, чтобы её преподавать, не только делать. То же самое с пранаямой: я только пытаюсь её донести, это процесс. Я занимаюсь пранаямой благодаря тому, что я её преподаю. Так бы я мог заняться семьёй, домой, или ничем. Но люди уже оплатили мне пранаяму, и я знаю, что я должен им. В данном случае меня это дисциплинирует и очень мне помогает. Очень. Хороший стимул, когда коммерческий момент помогает твоему духовному или как его назвать… В общем, помогает.

И ещё пару слов о расслабленности. Скажем так, про побочный её эффект: когда ты делаешь так называемую добрую аштангу — давайте не ломать себя, слушать себя, традицию чрезмерно всю эту не загибать, — уходит «геймефикация». Потому что определённый вид правил заставляет людей постоянно двигаться по сериям, по позам, появляется соревновательность. Часто именно это притягивает в аштангу и заставляет там остаться. А когда ты это оттуда убираешь, лишаешь людей этого смысла жизни, то… кого-то это расстроит. Это может быть побочным эффектом этой нестрогой традиции, нестрогого следования ей.

 — А ты не скучаешь по себе тому?

— Нет, однозначно нет. Я был очень жёстким к себе, и это же сильно сказалось на окружающих: на студентах и на семье. Нехорошо. Но как ты узнаешь, что ты был жёстким, пока ты не дойдёшь до края и пока не скажут тебе, что ты перегнул? Ты не узнаешь этого. «Всё нормально, я следую традиции». Одна из любимых тем: золотая середина, следование срединному пути. Ты находишь его как? Ты смотришь край, другой край, и так находишь между ними середину. Увы, по-другому никак. Поэтому говорят «no pain, no game», хотя в данном случае как раз можно: сначала pain, потом game. «Я хочу найти золотую середину без краёв!» Так не бывает. У всех края разные, кто-то находит раньше, а кому-то нужен побольше край – не буду называть имён – и ему нужно зайти подальше, чтобы однажды понять, что это, оказывается, уже был край. Вот и всё.

Беседовала Диана Гуцул.