Известный учитель метода, благодаря трудам которого книги Петри Райсянена переведены на русский язык, — про практику в состоянии стресса, санскрит, кофе, профессиональное выгорание и о том, все ли могут заниматься аштангой.
— В каком возрасте и при каких обстоятельствах ты познакомился с йогой?
— В йогу я пришёл достаточно поздно, мне было 28 лет. Уже накопился жизненный опыт на физическом и духовном плане, не очень позитивный, требовалось что-то, что позволило бы этот негатив каким-то образом устранить. Возникла жизненная необходимость к изменениям. В такие моменты запроса обычно к тебе приходят какие-то вещи. Ко мне пришли две книги, связанные с йогой: Вивекананда Свами «Карма-йога», смысл которой в том, что надо делать, не ожидая плодов от своих действий, и «Йога Дипика» Айенгара, где было написано как раз, что делать. Я взял эти две книги и заперся в комнате на месяц: читал «Бхагавад–Гиту» и делал йогу по Айенгару. Я почувствовал за этот месяц, что мне нужен учитель. В то время найти что-то в интернете было проблематично, он ещё не был развит в 2002 году. Пришлось полазить по газеткам, выписать несколько номеров телефонов. По первому номеру я позвонил, попал в школу Игоря Медведева.
— Серьёзно? Реклама йоги в газете?
— Да, да. Были газетки «Из рук в руки», там полгазеты было про досуг.
— Классное соседство. (смеёмся)
— Да, раньше всё было вместе.
— Медведев вёл аштангу?
— Он был одним из тех, благодаря кому аштанга продвигалась в Москве. У него занимались практически все. Это был известный подвал на Коломенской. Он был самоучка, сам практиковал по кассетам Свенсона. И, кстати, был очень похож на него чем-то: ему тогда уже было за 60, сухой, строгий.
— А был ли у тебя период, когда ты менял направление?
— Нет, это была любовь с первого взгляда. У меня был спортивный опыт, я примерно понимал, что хорошо для тела. Мне сразу всё стало ясно. Во время практики по Айенгару я ощущал, что чего-то не хватает. И тут я получил всё, чего мне не хватало в Айенгаре.
Аштангисты периодически устают от полного вовлечения в практику. Мы же все фанатики. Конечно же, периодически практику надо менять. В такие периоды я переводил практику в более лёгкий режим и переключался на историю йоги, изучение санскрита или занимался психофизиологией. Я не уходил из практики совсем, просто убирал её из приоритета.
— А чего именно не хватало?
— Ой, ну словно вы не знаете, чего не хватало. Виньяс и системности не хватало. Я устал выискивать что, за чем и как выполнять. В аштанге всё конкретно: пришёл, встал и (свистнул) – поехал.
— Как родители и друзья отнеслись к тому, что ты стал практиковать йогу?
— У меня с этим не было проблем. Но когда я стал уже профессионально заниматься йогой, отец не понимал, смогу ли я зарабатывать этим. Он спрашивал, то ли это дело. Но у меня сомнений не было, я же ещё попал на занятие сразу к своей будущей супруге.
— То есть Светлана вела йогу?
— Да, аштангу. Она практиковала с конца 90-х. Одна из первых, кто занимался с Игорем. Вела аштангу, я ходил к ней на практику. Игорь вёл достаточно редко, в основном семинары.
— В какой момент у тебя самого появилась потребность преподавать, уйти с работы, если она была?
— С работы я ушёл через много лет. Приходилось совмещать, у меня была семья. А преподавать стал достаточно рано, сначала я помогал Игорю, потом мы со Светланой вместе провели один из его семинаров, он не смог провести и поручил нам.
— Был ли у тебя период, когда ты уставал от аштанги и тебе требовался отдых? Может, головой от последовательности или физически.
— Аштангисты периодически устают от полного вовлечения в практику. Мы же все фанатики. Конечно же, периодически практику надо менять. В такие периоды я переводил практику в более лёгкий режим и переключался на историю йоги, изучение санскрита или занимался психофизиологией. Я не уходил из практики совсем, просто убирал её из приоритета. Если заниматься практикой, то ты в неё погружаешься, ты концентрируешься на продвижении по серии, на решении проблем. У меня могла быть практика первой серии или практика первой серии с удержаниями. Это, кстати, важная вещь – вернуться назад и посмотреть.
— Видишь ли ты, как преподаватель, когда студент перегорает, или это может почувствовать только сам студент? Должен ли учитель пресекать попытки переусердствовать в практике или ответственность за это полностью лежит на самом практикующем?
— С одной стороны, самостоятельный опыт самый ценный. С другой стороны, он может быть настолько болезненным, что человек может просто вывалиться из практики. Это непростой вопрос, связанный с тем, как ты взаимодействуешь с учениками. Ты должен им помочь, но и не должен мешать им получить то, что они должны получить. Сейчас, когда у меня уже есть опыт работы в области стресс-менеджмента, я предупреждаю ученика о том, что в данный момент он энергетически несколько «подразрядился». Это не очень позитивное состояние, кстати, которое может наступать, даже когда с телом всё хорошо. Просто не хватает энергии на практику. Я рекомендую отдохнуть, но отдохнуть — это не бросить всё, а перейти на первую серию или сократить практику. Если человек делает первую и половину второй, то могу рекомендовать делать только вторую. Человек должен расслабиться, чтобы его это состояние отпустило. Иногда рекомендую сделать пару дней полного отдыха.
Я с радостью хожу на семинары и всем советую. Это обмен опытом, это встреча со своими коллегами, это практика вместе. Причём иногда надо ходить даже на семинары людей, которые не связаны с аштангой, потому что там тоже очень много полезной информации можно подчеркнуть.
— Стресс-менеджмент – что это такое?
— Я по первому образованию инженер, закончил МГТУ им. Н. Э. Баумана, достаточно долго работал по профессии. И когда я стал преподавать йогу, подумал, что мне нужно что-то, что поможет понять человека как систему, к тому моменту у меня был уже длинный путь в 15 лет работы на серьёзных проектах. Я знал, что такое механизм как система, компьютер как система. А это очень рядом – физиология с кибернетикой пересекаются. Я решил отучиться в области психофизиологии, на мой взгляд, это системное отношение к человеку, совокупность тела и сознания. Год я учился в МГУ по этой теме. У меня была специальность «Практическая психофизиология», куда входил стресс-менеджмент, биологическая обратная связь и детекция лжи. Всё было очень конкретно: к человеку цеплялись датчики дыхания, ЭКГ, альфа-ритма. Ты можешь наглядно видеть, по каким параметрам меняется состояние твоего организма в момент стресса. И учишься им управлять с помощью определённых техник. То есть это биологическая обратная связь в принципе.
— Вот сейчас появились датчики в виде пояса, которые закрепляются в области груди и измеряют пульс. Ты как думаешь: аштангистам стоит это попробовать? Или лучше опираться на свои ощущения?
— Я считаю, что это перспективная технология, просто не видел хорошей реализации этого: просто померить один параметр – это не годится, должна быть очень серьёзная программа, которая завязана на процессы, происходящие в аштанге, потому что наше состояние меняется во время практики. Мы делаем Пашчимоттанасану – у нас одна реакция, мы делаем Бхуджапидасану – у нас другая реакция. Всё это надо зашивать в программу. Как программист могу сказать, что нацепить датчик – это только начало. А как это всё переработать – это другое дело.
— Как ты отслеживаешь изменения своего тела в зависимости от эмоционального состояния? Если ты в стрессе или в грусти, существенно ли реагирует тело?
— Это существенное влияние на нервную систему. Конечно, и практика меняется.
Фото Yogaspot.by
— И как нужно практиковать, когда ты в таком состоянии?
— Когда у нас падает энергетика, внутри нас происходят два процесса: симпатика может вырасти и начать превалировать над парасимпатикой. Симпатика – это активация, что делает нас активными. Парасимпатика нас балансирует, делает нас спокойными и энергоёмкими. Тут происходит два процесса: симпатика возрастает, это значит, что мы становимся более чувствительными, более нервными. Чуть какая-то внешняя фигня происходит – у нас сразу начинается реакция эмоциональная, мы очень бурно реагируем на то, что происходит. И при этом у нас ещё весь уровень энергетики (и симпатики, и парасимпатики) снижается. И это тоже плохо. То есть он выходит из баланса, и он снижается.
Чтобы привести себя в баланс, тебе надо больше работать с бандхами, с дыханием, с концентрацией в практике, тогда баланс выровняется. Но чтобы поднять уровень энергии весь, тебе надо работать и с симпатикой тоже. Значит, тебе периодически надо всё-таки в процессе практики находить части последовательности, где ты будешь всё-таки выкладываться, где драйв у тебя будет. Я это называю аштанга-драйв.
— Эдди Штерн писал, что есть какие-то асаны, которые влияют на парасимпатику, а есть асаны, которые влияют на симпатику. Ты это замечаешь?
— Ну, это абсолютно естественно. Кстати, что касается Эдди Штерна, я в своё время был удивлён и очень рад, когда он этим вопросом занялся, я это исследовал в 2008 году. Он рассказывал про это на семинаре в Москве, не помню год, наверное, года четыре назад, то есть через 8 лет после того, как я этим начал заниматься. Я измерял параметры аштангистов, писал статьи, понял, что тема интересная, классная, но, как правило, аштангистов она мало интересует, потому что они не любят получать информацию о своём состоянии. Ну, пока им не станет херово. (смеёмся) Я с Эдди говорил на эту тему. И это здорово, что такой авторитетный человек, как Эдди, занимается этим, это привлекает внимание. Скоро выйдет его новая книга, меня даже пригласили написать небольшую рецензию. В ней затронуты многие вопросы, связанные с энергетикой, с влиянием поз на тело. Это банальные вещи. Первая серия, все наклоны активируют парасимпатику. А симпатические нервы идут по задней части тела, то есть, когда происходят прогибы, то мы их активируем.
— То есть, если ты находишься в каком-то стрессовом состоянии, то вторую серию лучше не делать, лучше делать первую?
— Тут нужен баланс. Нужно понять, что у тебя за стресс, связан ли он с общим падением энергетики. Или он просто связан с тем, что у тебя парасимпатика снизилась. В любом случае, если ты хорошо себя заземлила на первой серии, то почему бы не сделать прогибы – это даст тебе общий подъём энергии.
— Сейчас ты ходишь на семинары или нет в этом потребности?
— Я с радостью хожу на семинары и всем советую. Это обмен опытом, это встреча со своими коллегами, это практика вместе. Причём иногда надо ходить даже на семинары людей, которые не связаны с аштангой, потому что там тоже очень много полезной информации можно подчеркнуть. Я, например, много для себя взял, слушая доклады спикеров на конференции по йога-терапии у Фролова, на которой я сам выступал. Когда Херт Ван Льюэн (йога критического выравнивания) приезжал в «Прану» –– он давал большой семинар. Я зашёл туда ради интереса. И несмотря на то, что он два часа просто разговаривал о жизни, в конце он рассказал ту информацию, которая в меня попала. Он достаточно интересно объяснил работу абдоминальной области и пробуждения, тот аспект Уддияна бандхи, который очень редко вовлекается аштангистами в работу. У аштангистов порой очень превратное отношение к Уддияне, не совсем правильное, это ослабляет поясницу в прогибах и создаёт проблемы.
Контакты образуются, потому что есть комплиментарность, ощущение своего в том, как человек себя ведёт, что он делает.
— Помнишь ли ты момент знакомства с Петри? И почему между вами образовался такой сильный контакт?
— Контакты образуются, потому что есть комплиментарность, ощущение своего в том, как человек себя ведёт, что он делает. А момент этот, конечно, помню. По сути, Лино (Лино Миеле – прим. Ashtanga-samgha) выбрал Петри для нас в начале. Мы ездили со Светланой к Лино заниматься, начиная с 2005 года. Так получилось, что наш друг семьи, которая тоже практиковала аштангу, поехала к Лино. Мы посмотрели видео с Лино, абсолютно фантастическое, и очень захотелось у него поучиться. Так мы стали регулярно ездить к нему в Хельсинки – раза два-три в год. Это была одна из основных его шал. Он давал достаточно длительные семинары по две недели и месячные ретриты. В Индию к нему не ездили.
— Это была шала Петри?
— Петри открыл свою шалу как бы под руководством Лино. Он учился у Лино долгое время, Лино был там главный.
— То есть фактически вы рядом с Петри практиковали?
— Нет, Петри ассистировал. Были очень большие семинары, по размеру сравнимые с тем, что происходит в Коваламе, приезжали сотни людей. Зал был человек на 60, за утро несколько раз менялись практикующие. Люди приезжали со всей Европы: из Швеции, Дании, Италии, России. Мы пригласили Лино приехать в Россию, а он сказал, что не готов сразу приехать, что он приедет, но сначала пошлёт Петри, чтобы тот посмотрел, куда ему ехать вообще. Так он прислал Петри в 2007 году.
— Собрался ли зал на Петри?
— Это был первый семинар западного учителя, да и российского тоже, на котором были майсор-классы. До этого никто майсор-классы как семинарский формат не вёл. Поэтому, конечно, был страх того, что, может быть, народ не соберётся. Тогда нас поддержал «Аштанга-центр», Михаил Константинов разместил рекламу в журнале «Йога». Семинар прошёл хорошо.
— Считается, что Петри обладает качествами шамана. Насколько это так? И можно ли этому научиться, пытался ли ты перенять это у него?
— У него было несколько семинаров, на которых он некоторым из этих техник обучал: технике налаживания пранического контакта, технике бесконтактной диагностики, техникам поиска проблемных зон и воздействия на них через энергию, способам защиты того человека, кто это делает, потому что это тонкие процессы, которые могут не прекращаться после взаимодействия. Я чувствую в нём эту энергию, чувствую в нём эту силу. Системно я этому не учился. Но мне кажется, что в процессе работы с ним, а это 21 семинар, каждый из которых шёл по несколько дней, я немного научился традиционным индийским способом: когда ты смотришь – пытаешься, смотришь – пытаешься. И, в принципе, многие говорили, что они не различали, когда их правлю я или когда их правит Петри. Это для меня как некий знак, что я движусь в верном направлении. Но ещё раз скажу, что системно именно этому он меня не обучал.
И когда ты видишь, как это всё на санскрите, ты понимаешь, что то, что ты читал до этого в переводах русских, английских – это просто ни о чём. Просто ни о чем. Ты ничего не знаешь об этих текстах.
— Когда у тебя появилась потребность выучить санскрит?
— Наверное, когда наступил один из тех периодов, о которых мы говорили в начале, когда потребовалось снизить интенсивность практики. Кстати, с точки зрения психологии, изучение совершенно нового незнакомого языка – это один из способов борьбы со стрессом. Если вы видите, что человек начал изучать японский, китайский, арабский или санскрит, это значит, что у него есть стресс. Это шутка, но, тем не менее, имеет долю правды.
Ещё я стал работать с книгами Петри, а там есть санскрит, он изучал его тоже, мне захотелось посмотреть, насколько всё правильно. Я человек дотошный, мне интересно проверить. Это был стимул. А потом уже самый главный стимул я получил во время обучения у Сергея Лобанова, он очень уважаемый человек в мире йоги. У него интересный подход: Сергей сразу даёт санскрит на йогических текстах. Сходу, помимо теории, начинаешь читать. И когда ты видишь, как это всё на санскрите, ты понимаешь, что то, что ты читал до этого в переводах русских, английских – это просто ни о чём. Просто ни о чем. Ты ничего не знаешь об этих текстах.
— То есть язык какой-то особенный?
— Там очень много терминов, а через эти термины – перекрёстных ссылок на другие части текстов. Перед тобой раскрывается общий понятийный фон йоги. Русским языком это не свяжешь никак. Как один из примеров, в переводе на русский при описании какой-либо позы ты прочитаешь: «Разместите левую стопу на правое бедро». Для читающего это останется банальным техническим описанием. Когда ты читаешь это на санскрите, ты видишь, что слово, которое используется для глагола «разместить» – это «виньясет» от слова «виньяса», это однокоренные слова. Ты понимаешь, что смысл виньясы не просто в прыжках, а ещё и в правильном входе в позу.
— Правильный вход в позу возможен сразу? С первых шагов в практике?
— Есть технология, она применима к любому человеку, только надо знать, как её применить. У каждого преподавателя свой взгляд на эту тему. Для меня форма вторична, первична правильная работа в позе, образно говоря, некий внутренний вектор этой позы. Для меня правильный вход в позу – это именно создание вектора, близкого к той форме, которая должна быть или которая ведёт человека.
— То есть вход может быть не каноническим? Если ты делаешь его в нужном направлении, в нужном векторе, то он всё равно будет работать?
— Как идея, да. Но тут вопрос в том, что такой канонический вход, потому что в текстах очень мало про это написано. Даже Петри, когда писал свои книги, провёл несколько месяцев в Майсоре, он пытался выяснить у Паттабхи Джойса, что такое канонический вход или отстройки в наших позах. Если вы возьмёте книгу Лино, первую книгу про аштангу, вы не найдете отстроек, там только виньясы. А в книге Петри вы уже увидите отстройки. С точки зрения идеи – да, вход должен быть таким, который обеспечит правильное развитие позы, работу в позе. Этим мы отличаемся от других направлений йоги, для которых важна именно форма.
— Практиковал ли ты с Паттабхи Джойсом?
— Да, Паттабхи Джойс приезжал с семинаром в шалу Петри в 2006 году. Я занимался на его led-классах. Обалденная энергия, незабываемые воспоминания. Это был один из последних годов, когда он был в силе, ещё не болен. Это была сумасшедшая энергетика, он держал огромный зал в двести человек, скандинавов в два раза выше, чем он сам. И он был там самым высоким. Он был с Сарасвати, с Шаратом. То есть было всё семейство. Они правили, ассистировали.
— В Индию ты приезжал уже к Шарату?
— По йоге да, я поехал к Шарату.
Фото С. Максимовой
Моя первая поездка в Индию была в Ладакх, я помогал коллеге проводить буддистский семинар в 2010 году. Вёл йогу, а коллега по стресс-менеджменту давала буддистские практики. А потом, в 2012 году, мы отправились по следам Кришнамачарьи. По некоторым моим исследованиям в то время я предположил, что место его официального обучения йоге не совсем правильно локализовано. Что это не Кайлаш, не Манасаровар, а Муктинатх в Непале. И мы решили смоделировать этот путь. От Варанаси, где Кришнамачарья учился, подняться вверх по Индии, перейти границу Непала, пройти путь по руслу реки Кали Гандаки, которая написана в его биографии, и подняться в Муктинатх. Нам это удалось.
— Это была группа аштангистов?
— Да, в основном, мои ученики. Была хорошая группа, которая выдержала все испытания, о которых мы даже не догадывались. Приходилось очень много идти. Иногда по тем маршрутам, которые были не совсем просчитаны. На бумаге-то просчитаны, а в жизни всё иначе. Это была жесть. Из той ситуации, когда ты прошёл весь день и уже на издыхании, а выясняется, что надо еще пройти столько же. Люди проявили себя хорошо.
— А потом ты уже ездил в Майсор?
— Да, в 2014 году весной первый раз. Перед получением авторизации был четыре раза, это классика. Считается, что кому-то Шарат даёт авторизацию чуть пораньше, но в целом надо три-четыре раза приехать, и желательно на два месяца. У меня только один раз вышло находиться там два месяца. Один месяц в Индии – это очень большая нагрузка на тело и, как правило, ты не успеваешь раскрываться, привыкнуть.
— Нахождение перед именитым учителем мотивирует практиковать усерднее?
— Несомненно. Этот драйв всегда возникает, тут ничего не поделаешь.
— Ты просто как-то сказал, что если ты перед учителем, который тебе нравится, то ты должен выложиться на все 100%. Нет ли тут пестования своего эго перед учителем?
— Это случается, это происходит. Тут можно говорить плохо это или хорошо, но это происходит. В Майсоре обычно первые несколько практик я всегда чувствую это, ничего не могу с собой поделать. Да, передо мной учитель, которого я люблю, который дал мне многое в практике, которого я уважаю. Естественно, хочется быть лучше, хочется показать. Это не значит, что ты должен прыгать как заведённый. Но качество практики все-таки становится лучше: ты чётче делаешь виньясы, там, где ты раньше мог схалявить, не сделать отброс правильно, – ты делаешь. Более концентрируешься на практике. Хочешь показать человеку, что ты реализовал то, что он тебе дал. Естественно, проходит время, ты немного успокаиваешься. Он на тебя уже посмотрел. Ему это не так важно, ему важно то, что ты начинаешь делать сейчас. И времени ещё достаточно мало. Первую часть месяца ты хочешь показать то, что ты наработал за год. А вторую часть месяца ты хочешь показать, что ты можешь продвинуться вперёд. Не потому, что ты должен. Но очень странно приезжать в Майсор с учётом всех сложностей: надо зарегистрироваться и получить подтверждение, накопить денег, найти время, решить проблемы в Москве, – и приехать с лёгким, отстранённым отношением. Но это же нереально, так никто не делает.
Вот представьте два процесса: человек становится мощным, растёт его энергетика, плюс всё из него прёт: все его старые комплексы, старые проблемы, какие-то кармические вещи. И всё это прёт непосредственно в том числе и на преподавателя, потому что ты же должен этим всем каким-то образом управлять, помогать.
— Ты довольно давно преподаёшь – был ли период угасания энергии, потери энергии от преподавания, потери кайфа? Что ты делал?
— Да, бывает, конечно, бывает. Это вообще называется выгоранием, с точки зрения стресса – профессиональное выгорание.
— И что делать?
— Есть определённые психологические правила. Тут надо понимать, что если ты начал преподавать, то ты взваливаешь на себя достаточно большой груз. Я всех своих ассистентов и учеников, которые стремятся к преподаванию, всегда предупреждаю об этом, то есть это такой груз, который не каждый вынесет. Это общение с людьми, общение с людьми в том методе, который выворачивает их наизнанку, условно говоря: все их хорошие, плохие стороны, – это тапас. Что такое аштанга сейчас – это тапас. Тапас приводит к тому, что у человека идёт мощное преобразование, плюс копится энергия. Вот представьте два процесса: человек становится мощным, растёт его энергетика, плюс всё из него прёт: все его старые комплексы, старые проблемы, какие-то кармические вещи. И всё это прёт непосредственно в том числе и на преподавателя, потому что ты же должен этим всем каким-то образом управлять, помогать. И первый человек, который там встречается практикующему, когда у него, допустим, ничего не получается –тоже преподаватель, первый, кого он будет обвинять в этом. Очень-очень-очень серьёзная вещь. То есть как бы технология борьбы вот с этим профессиональным выгоранием. У каждого человека, который работает с людьми: врач, учитель, учитель йоги, – у него эти процессы идут, даже если он очень крут. И есть технологии, опять же это очень долгий разговор, но одна из тем, первая – это то, что преподаватель должен не терять и поддерживать свой уровень практики. Это первое, да, потому что очень часто случается, что при интенсивном преподавании на свою практику не хватает времени. И второе, должна быть какая-то супервизия в идеале, то есть должен быть человек, супервизор, который будет с тобой беседовать и каким-то образом снимать эти проблемы.
— У тебя это кто, жена?
— Для меня это Петри. Жена – это хорошо, но это должен быть человек, который профессионально занимается тем же, чем и ты.
— То есть ты Петри рассказываешь про свои внутренние эмоциональные состояния?
— Опять же, он меня не учил ни правкам, ни как бы этому, то есть я сам всё это подглядывал, так же и супервизия у нас очень интересная. Это что-то, что происходит даже без слов. Иногда это происходит просто в общении, то есть нет таких сессий, чтобы он сел и говорит: «Ну что, Алекс, давай». (смеётся) То есть это всё происходит естественным образом, но это должно быть. Поэтому, опять же, если у вас есть ваш корневой учитель, там тот же Лино, то в принципе с ним. Я знаю, он проводит какие-то беседы. У него всё чётко: записаться, и он с тобой поговорит. Наверное, это тоже как способ.
— Вот сейчас ты – такое ощущение – не часто даёшь аджастмент. Ну то есть ты можешь дать аджастмент, а потом не подходить несколько практик. Почему такая стратегия? Самостоятельная практика даже в шале или что? Или ты всегда так правил?
— Ну, я могу просто для затравки привести такой случай, как раз уже из моей жизни, когда в последний раз мне удалось кучу вещей в жизни поменять, чтобы съездить в Майсор на два месяца. То есть я поехал тогда на два месяца, чтобы хорошо адаптироваться, чтобы хорошо попрактиковать там в шале, и за эти два месяца Шарат меня поправил пару раз. Два раза. Не образно, а два раза. Это были великие правки – они очень много мне дали для понимания того, что я делаю. Я знаю, что он смотрел, наблюдал за мной, то есть я не чувствовал того, что я вне поля его внимания. Я это внимание чувствовал достаточно хорошо, чувствовал практически на каждом занятии, то есть он наблюдал за тем, что я делаю, но правил только два раза.
Я знаю, что проблемы возникают у аштангистов в обоих случаях: и когда они, условно говоря, не совсем следят за питанием, исходя из того, что практика всё это перемелет; и, с другой стороны, есть аштангисты, которые начинают изводить себя диетами, принимая эти диеты за правильное йогическое питание, и это тоже приводит к плачевным вещам.
— А словами ты что-то объясняешь?
—Я очень не люблю шума на классе. Вот за это я люблю Петри – никакого базара. Я знаю, есть преподаватели, которые прежде, чем поправить, ещё что-то тебе наговорят. Это не мой подход, я люблю тишину. Всё, что ты можешь сказать, – условно говоря, в кавычках – ты можешь сказать руками. Если ты не можешь сказать руками, то слова – ну, редко. Это надо ждать момент, когда ты что-то скажешь и это в человека войдёт, потому что как преподаватель, который очень много лет преподаёт, ты можешь говорить одно и то же человеку годами – ноль. И через года три или четыре этот человек придёт к тебе и скажет: «Хм. А вот это же так надо делать, да? Я, – условно говоря, – в Instagram посмотрел». Я ничего уже не говорю, потому что здесь нечего говорить. Это должно быть в своё время и, может быть, свой источник, то есть условно говоря, я мог говорить не в нужное время, не так, как этому человеку надо, от чужого учителя на семинаре, из соцсетей он получит ту же информацию немножко по-другому и её примет.
— По поводу практики: ты говоришь, что учитель должен практиковать. Что сейчас с твоей практикой? Как интенсивно ты практикуешь? Шесть раз в неделю или всё-таки нет, и ты слушаешь своё тело и, если понимаешь, что не идёт, останавливаешься?
— Я считаю, что регулярная практика – это основа, без вопросов. Ну шесть, семь иногда. Тут я всегда говорю, и на семинарах тоже, что у нас нет процессов, которые бы разбивались на шесть дней. Я смотрю по телу, то есть, как правило, если у меня хорошая форма, я выхожу на пик, я могу заниматься и две недели, и три недели вообще без перерыва и без, скажем так, выполнения каких-то лайтовых серий. Бывают периоды, когда, да, у тебя только первая, но, конечно же, периодов совсем без практики – их лучше избегать. Бывает, конечно, когда ты болеешь или что-то такое происходит.
— Насколько питание или, наоборот, отсутствие еды влияет на энергию? Что повышает энергию? Как ты питаешься? Я просто помню, что в период самоизоляции на конференции по Zoom ты сказал, что ешь один раз в день.
— Ну, это то, что рекомендует Шарат. То есть речь идёт не о собственно еде вообще, а о большом объёме еды, об основной еде. То есть он рекомендует есть вот такой основной объём – для индуса это тхали – один раз в день, где-то та, и в двенадцать – в час. Но, конечно же, какой-то лёгкий завтрак, лёгкий ужин – он должен быть, естественно. Но, опять же, всё зависит от объёма.
— А насколько вообще питание влияет на практику?
— Очень сильно влияет, и я об этом тоже говорю на семинарах. В этом плане мне больше нравятся рекомендации, которые есть в «Хатха Прадипике», чем те же рекомендации в «Йога-сутрах», потому что первая – более конкретная, заточена под нашу практику. И там, если мы будем рассматривать ямы, ниямы, там первая рекомендация – это правильная диета, митахара. А как раз первое предостережение – это неправильное питание, то есть настолько это важно с точки зрения текста. Конечно, питание – это основа этой практики, и должно быть, на мой взгляд, прежде всего, соблюдение баланса. Я знаю, что проблемы возникают у аштангистов в обоих случаях: и когда они, условно говоря, не совсем следят за питанием, исходя из того, что практика всё это перемелет; и, с другой стороны, есть аштангисты, которые начинают изводить себя диетами, принимая эти диеты за правильное йогическое питание, и это тоже приводит к плачевным вещам.
Фото С. Максимовой
— К какому режиму питания ты привык и считаешь его комфортным? Можешь привести пример своего меню?
— В идеале, конечно, это в середине дня хорошая еда. Вот здесь вот я люблю есть (в центре йоги «Прана» – примеч. Ashtanga-samgha). Я практикую после занятий. Соответственно, где-то к часу…
— То есть первый раз ты ешь в час дня?
— Да, то есть у меня есть небольшой, совсем небольшой завтрак –я могу съесть кусочек хлеба с маслом, выпить кофе, потому что, если я не съем совсем ничего, вряд ли я смогу практиковать.
Ну и плюс сейчас говорят, что с точки зрения выделения желчи, – я не знаю, я не профессиональный физиолог, – но мне многие люди говорят, что при длительном отсутствии еды скапливается желчь, которая, желательно, чтобы не скапливалась, а хотя бы чуть-чуть выходила. Но это, опять же, не полный завтрак, я не могу утром завтракать. И потом вот здесь это кичари может быть, матар панир, палак панир, какие-нибудь супы, то есть хорошая нормальная еда. Вечером это может быть что-то лёгкое, это могут быть фрукты какие-нибудь, это могут быть, что аштангисты любят, батончики белковые, сейчас очень много таких. Ну вот как бы идеальный случай. Иногда, конечно, если прихожу домой, там жена приготовила что-нибудь очень вкусное, да, я с удовольствием, но стараюсь ограничить порцию и сделать это как можно раньше.
— Кстати про кофе. Сейчас очень многие отказываются от него, считая, что это лишняя стимуляция.
— С точки зрения йоги, любая стимуляция не является позитивным моментом. Всё, что ты должен искать, – способы стимуляции – это через практику. И возбуждение, и успокоение, и всё прочее. Но, с другой стороны, в нашей жизни слишком много вещей, от которых мы отказываемся, и это одна из самых, ну можно сказать, безобидных, если не злоупотреблять. Я люблю кофе, и я…Я люблю кофе! (смеёмся) И Шарат, я не знаю, я слышал, что он тоже стал отказываться от кофе, хотя раньше, как известно: «No coffee – no prana». Но с точки зрения, конечно, возраста, чем старше, тем меньше таких каких-то вещей должно быть.
— А вот ещё с точки зрения физиологии или, может быть, какого-то психотипа, есть люди, которым не подходит или в меньшей степени подходит аштанга?
— Я думаю, что не столько не подходит аштанга, сколько не подходит мэйнстрим в аштанге, тот способ, которым аштанга даётся в основном. То есть я достаточно долго и много проводил индивидуальных занятий, и в режиме индивидуального обучения с определёнными допущениями аштанга практически для всех. Я не встречал человека, которому бы она не пошла, в разных возрастах, разного пола, разных проблем. Просто, конечно же, для многих людей тот формат майсора, который у нас есть основной, особенно led-классы, он не пойдёт. С ними нужно заниматься индивидуально, но это будет аштанга. Сначала она будет модифицированная: с минимизацией виньяс, с какими-то простыми положениями, но сам принцип «потоковости», то есть совмещения статики и динамики, там всё равно останется. Будут бандхи, будет дыхание, будет дришти – всё, что делает аштангу аштангой.
Это, скажем так, свойства нервной системы твоей, то есть активности, скорости нервных процессов твоих, которые у тебя проходят. В данном случае это то, что в шастрах, в йога-шастрах обозначено как дисбаланс праны. Для этого йога и создана: балансировать любой психотип.
— А эти модификации зачем? То есть я не пойму, какому типу людей ты модифицируешь аштангу? Есть какая-то группа? Их можно объединить по какому-то принципу?
— Да, это люди, которые приходят с какой-то, скажем так, неспортивной жизненной историей, у которых очень запущенное тело. Это может быть, наоборот, очень большая спортивная история с огромным количеством травм. Ну это ослабленные, травмированные, возрастные. И вот как бы им базу.
— То есть только физиология?
— Психотип? Я понимаю, о чём ты говоришь. Это то, что я тоже в процессе стресс-менеджмента изучал, – темперамент.
— Ну да.
— Это как бы не совсем психотип, это психофизиологический тип, потому что, да, есть характер, это что-то на психотип похожее, а есть темперамент, это не только…Это, скажем так, свойства нервной системы твоей, то есть активности, скорости нервных процессов твоих, которые у тебя проходят. В данном случае это то, что в шастрах, в йога-шастрах обозначено как дисбаланс праны. Для этого йога и создана: балансировать любой психотип. То есть это действительно подходит для всех, только в данном случае надо выбирать немножко разный режим практики, но это можно сделать уже на майсоре. Проще говоря, кому-то ты будешь давать более интенсивную практику, чтобы его разогнать, кого-то ты будешь притормаживать в каких-нибудь позах статических и длительных.
— Влияет ли атмосфера шалы на то, как ты преподаёшь? Грубо говоря, насколько важна атмосфера самой шалы?
— Атмосферу создаёт учитель прежде всего.
— Ну, ты создаёшь атмосферу непосредственно в зале, а есть более глобальная история.
— Поясни.
— Например, есть «Прана» (сеть студий в Москве – прим. Ashtanga—samgha), тут есть большое количество учителей, разные люди здесь работают. И ты создаёшь атмосферу непосредственно в комнате в своей, но, когда ты выходишь, ты всё равно взаимодействуешь с другими людьми.
— М, я понял. Ну, честно говоря, да, я понимаю, что, наверное, проще в какой-то камерной атмосфере делать аштангу. Но, ты знаешь, я вот как раз сейчас, как раз вот вчера думал, что же выложить в Instagram такого интересного, и я вспомнил, что у меня был опыт преподавания, когда ещё вот не было специализированных центров, я уже работал преподавателем. Вы ещё, не знаю…
— Мы были далеки от йоги.
— Радовались жизни, да. Это было в 2003-ем году, осенью. Мы потеряли свой зал, это был какой-то зал в школе. Он был более-менее приспособлен, просто зал в обычной школе, более-менее, скажем, комфортный для практики, хотя там лежали маты для восточных единоборств, и нам всё время приходилось их убирать перед практикой. Естественно, никаких раздевалок, туалетов, – это были обычные школьные, с толчками такими, которые текли всё время. Но это было шикарно по тем временам, потому что, когда мы потеряли этот зал, я какое-то время преподавал в ночном клубе.
— Прям как в истории про Паттабхи Джойса, которому для воркшопа дали бар.
— Да, что-то типа этого, у меня такая история была. То есть ты приходил, это был стрип–клуб какой-то, я не знаю. Вся вакханалия начиналась после десяти, а где-то там с восьми, с семи – вечерние классы тогда только были, led-классы, – я считал led-класс. (смеёмся)
Преподаватель — это не книги, это не шала, это ученики. В этом плане я считаю, что мне не на что жаловаться: я реализовал себя как преподаватель, то есть у меня двое авторайзеров, которые занимались у меня много лет, один из них вообще с нуля.
— А там ведь вплоть до того, что накурено?
— Там не было накурено, потому что там целый день не было никого, поэтому там целый день проветривалось, но вонища стояла, вонища такого питейного заведения, перегар. Ну, а что делать? Мы искали, но ничего не было, и формально йога-клуб был в этом месте. Поэтому, когда ты меня спрашиваешь…
— Ну, понятно.
— Всё познаётся в сравнении. (смеёмся)
— А есть ли у тебя какие-то планы по… скажем так, нельзя назвать это саморазвитием, но назовём самопродвижением. То есть, может быть, ты планируешь написать книгу, как это сделали Петри и Лино, или открыть свою шалу. Есть ли то, к чему ты постепенно идёшь?
— Слушай, я свои преподавательские амбиции реализую на своих учениках, это прежде всего. Преподаватель — это не книги, это не шала, это ученики. В этом плане я считаю, что мне не на что жаловаться: я реализовал себя как преподаватель, то есть у меня двое авторайзеров, которые занимались у меня много лет, один из них вообще с нуля. Один авторайзер ещё указал, что моё обучение помогло ему восстановиться после перерыва и получить, соответственно, авторизацию. У меня в этой шале моей несколько авторайзеров достаточно высокого уровня периодически занимались по недели–три летом, ездили на семинары.
— Насколько мы понимаем, у тебя занимались почти все преподаватели аштанги, которые сейчас ведут свои классы.
— Ну, не все, но многие. Я многих знаю. Со многими я познакомился, наверное, даже больше по семинарам Петри. А так вот прям конкретно ко мне в принципе тоже достаточно людей приходило. И опять же, даже если не говорить об авторайзерах, здесь вот тоже девочки, которые уже ассистируют, преподают. Я считаю, что это самое главное. Если у тебя есть такая реализация, то – ну получится там что-то написать, это долгий процесс, ты должен, наверное, написать что-то новое, да, не то, что уже написано. Шалу открыть? Ну, наверное, это здорово, но как человек, который немножко позанимался бизнесом, я знаю, что это очень непросто. Получается, что ты помимо преподавания и практики должен будешь заниматься этим процессом. Я знаю, – как раз вот тоже мы начинали шалу с Наташей Сениной и коллегами, – когда открывалась шала, год туда вкладывались огромные деньги – не мы, а наши там друзья, спонсоры вкладывали деньги огромные – и через год, например, аренду не продлевали. Да, то есть прекрасная шала на Новослободской была, там Петри проводил семинары, шикарное место. Не продлили аренду, предложили выкупить. Потом была шала на Боровицкой, тоже очень оригинальная, душевная шала в старом доме с этими разными комнатами, в которых тоже занимались параллельно, на семинаре Петри тоже – одна, вторая комната, через двери там ходил. Там тоже очень камерная атмосфера, это было напротив дома Пашкова, то есть, по сути, из окон там можно было Кремль видеть. Тоже её закрыли, причём арестовали, то есть у людей там остались коврики. Очень сложный бизнес в России и в Москве. Поэтому, честно говоря, я очень восторгаюсь теми людьми в Москве, в Питере, в других городах, которые держат свои шалы, понимаю, что это просто ад.
— Какой у тебя распорядок дня, во сколько ты ложишься и во сколько ты встаёшь?
— Встаю я, наверное, в половине пятого, еду сюда, в «Прану», здесь у меня майсор, потом могу полчаса отдохнуть и практикую сам.
— Сколько длится по времени твоя личная практика?
— Обычно два часа. Может, побольше, если там пойдёт. Я считаю, что два часа – это какой-то такой физиологический предел. Ты можешь до двух с половиной растянуть при некоторых условиях. Потом обед, потом занимаюсь там делами какими-то по работе, еду домой.
— Засыпаешь ты в девять? В десять?
— Наверное, позже. Сплю я не очень много. В десять, в одиннадцать. Я считаю, что можно уменьшать количество сна. Опять же, в процессе изучения психологии, я перестал очень бояться по поводу этих вот восьми часов восстановления. Это всё не совсем так, потому что сон очень разный. Там есть разные этапы: быстрый сон, медленный сон. При некоторых условиях количество этих этапов и длительность может уменьшаться без вреда для здоровья. И, конечно, здесь очень важно, чтобы период сна приходился на правильное время. Ты можешь спать там, условно говоря, четыре часа, но главное, чтобы это было с двенадцати до четырёх, а не с четырёх до девяти. То есть в этом плане регулярность жизни аштангиста помогает. Не знаю, может, у кого-то из аштангистов – вы многих опрашивали? – получается восемь часов спать?
— У учителей – нет, не спрашивали.
— Мне кажется, нет. Я считаю, шесть часов – это оптимально в принципе для большинства людей. Восемь часов – это для детей, потому что так всю жизнь можно проспать.
— У меня есть ещё вопрос по поводу каких-то дополнительных практик. Считаешь ли ты, что аштанга – это какая-то цельная система, которая полностью может развить человека, или всё-таки нужно подключать что-то ещё? Пранаяму, медитацию? Или ту же растяжку.
— Прекрасный вопрос, он как раз более широкий, наверное. Если это всё переформулировать, то, наверное, этот вопрос будет заключаться в том, насколько аштанга полна как система, да?
— Да.
— Здесь есть разные взгляды. Критики аштанги говорят, что она не полна, кто-то говорит, что она полна. Но тут тогда есть смысл всё-таки посмотреть историю, йога-шастры, то есть что такое аштанга. Аштанга–йога — это, по сути, разновидность хатха–йоги. Я очень уважаю Патанджали, уважаю его «Йога-сутры», но с точки зрения того, что мы реально делаем на коврике и что реально происходит в практике для нас ориентир всё-таки «Йога Прадипика». В ней метод представлен как совокупность асан, совокупность пранаям, совокупность мудр, бандхи – это тоже мудры, и некая техника, условно говоря, концентрация на внутреннем звуке или ещё на чём-то. В аштанге мы имеем всего по чуть-чуть. Больше всего асан, конечно же. Из пранаям, условно говоря, уджайи. И понятно, что не все – с кумбхаками мы не работаем, хотя Кришнамачарья работал. Из мудр у нас есть бандхи, у нас есть какие-то позы, Випарита Карани, перевёрнутые, которые тоже относятся к мудрам. Там есть, условно говоря, какая-нибудь Джану Ширшасана, которая похожа на махамудру. То есть в целом мы можем элементы мудр применять к асанам. И плюс у нас есть какой-то элемент концентрации: это, опять же, дришти плюс концентрация на дыхании. То есть если посмотреть на хатха–йогу, то всего по чуть-чуть у нас есть, только вопрос, насколько глубоко мы в это всё вникаем. Получается, что глубже всего мы вникаем в асану. Если же мы потихонечку начнём добавлять к ним чуть больше пранаям, будем делать из асан мудры… Это что значит? Это длительное удержание, активная работа с бандхами, статика… Если мы будем чётче концентрироваться, то вполне можно сказать, что аштанга – это целостная система. Тогда, наверное, ничего не надо, потому что всё это есть. Опять же, растяжка. Мы как раз с Александром Титовым делали семинар, и там он чётко озвучил (он йог, остеопат) мысль, что растяжка в том понимании, в котором мы её воспринимаем, – это вещь, которой можно заниматься при ещё несформированной структуре мышц, в самом начале практики, первые полгода – максимум. Потом мышцы структурируются, и любое насилие над их удлинением приводит только к тому, что они начинают сопротивляться. Поэтому, с точки зрения растяжки, основа – это статическое удержание поз. А у нас статика-то не очень приветствуется, хотя она у нас есть. Паттабхи Джойс говорил как в «Йога Мале»? «Держите позы как можно дольше». А кто это слушает? Кто читает «Йога Малу» сейчас, когда есть Instagram? Может, кто-нибудь сделает Instagram -версию «Йога Малы».
— Хорошая идея. (смеёмся)
Беседовали Галина Кисанд и Ася Кудрявцева.
