- Интервью

Георгий Савин и его путь со скейта на коврик для йоги

Преподаватель аштанги в Москве — о практике в Майсоре после пандемии, неутолимой жажде обучения, потребности заниматься благотворительностью, а также о том, что капотасана получается, если о ней ничего не знать.

— Ты вот только из Майсора! Расскажи, как это: вернуться на ту землю спустя два года.

— Это классно! Я думаю, эти два года перерыва нас всех ещё больше сконцентрировали на желании попасть туда. Как только это стало возможно – мы подали заявку на два месяца, но потом выяснилось, что можно только на один, и мы стали резко всё менять. А потом опять выяснилось, что можно всё же на два, но всё уже так стало складываться, что на два не стали делать. Хотя по факту, кто хотел остаться на дольше, тот остался. Но в моём случае, так как нас уже трое, плюс студенты ждут, я решил, что и дома есть чем заняться. Наставления от учителя получены, наказ понят. Месяца тоже достаточно – мы получили всё, что хотели, с точки зрения вдохновения, каких-то «мини проектов». Так что миссия выполнена. Жена и ребенок отдохнули, наполнились. Можно было тянуть, но это уже было бы искусственно, усложнять не хотелось. А месяц прошёл классно, быть с учителем здорово в любом случае.

— Что-то изменилось там за это время?

— Принципиально – ничего не поменялось. Шала ещё три года назад переехала, а это основная тема, которая всех мучает, мол, ангар, ехать до него далеко. А в остальном Майсор остался тот же: южноиндийская нереально острая «вырви глаз» еда, коровы и собаки прежние, учитель тот же, практика не поменялась.

— Количество практикующих?

— Да, я общался с ассистами, они говорят, что в декабре было сильно меньше практикующих, в январе уже чуть побольше, а вот февраль, говорят, прям full. Я видел, как ребята подходили к Шарат-джи, которые не успели попасть, и просились на февраль, он им отказывал, потому что запись уже полная.

— По записям, которыми Шарат делился в соцсетях, мне показалось, что в этом сезоне было больше местных.

— Да! Это ты хорошо заметила. И я считаю, что это отличная идея, это ведь их традиция, их жизнь. Это в какой-то степени их миссия – всё это возрождать. Я лично видел, как одной девочке, у неё практика не очень, а она из города, где нет аштанги, а она её хотела бы преподавать, и Шарат-джи дал ей авторизацию, чтобы она развивала этот метод. И я вижу, как он вкладывается в этот процесс. Это приятно. У нас почему-то так сложилось, что индийцы более открыты и идут на контакт, с ними мы могли, как с нашими, вместе проводить время. Они отлично «заходят» для русского менталитета.

— Ещё касаемо изменений. Судя, опять же, по видео Шарата, создалось впечатление, что очень много практиков начинающего уровня. Это несвойственно тому, что было раньше.

— Да, есть такая тема. И она больная, с одной стороны, потому что вроде хорошо дать возможность людям приезжать, но с позиции учителя Шарат-джи однажды резко сказал: «А где все те, кто авторизован? Где все «старички»? Почему они не ездят?» Это он ещё в 2019-ом говорил, и тогда это меня немного задело. Но по факту: из Америки в этот раз почти никого не было, европейцев тоже мало. Индийцы и русские в основном, опять же. Наших, желающих получать знания, всегда в Индии больше, это прям закономерность. Русский человек прям тянется к этим «технологиям», которые меняют сознание и развивают личность. Ребята, сильные и авторизованные, почему-то не приезжают, хотя возможность у них есть. Зато теперь новичкам всё доступно, которые раньше хотели, но не могли. Это классно. Я считаю, что тут вопрос только надо или не надо. Если тебе надо, то ты понимаешь, что йога – это отношения «учитель-ученик», хочешь ты того или нет. Если ты хочешь получить знание или вдохновение, ещё что-то, то мы должны прислоняться к тому, кто этим обладает, к учителю.

— Ты упомянул, что до сих пор стараешься регулярно ездить и к другим учителям. Шарат разве это приветствует?

— Есть такая тема, да, он говорит, что гуру должен быть один. Но я понимаю, что у многих есть свои практики, которые они делают дополнительно, даже известные сертифицированные учителя. Те, кто дошли до какого-то этапа развития, они начинают интересоваться чем-то ещё. Энергия растёт, желание и потенциал есть…

— Я это понимаю и тут право и выбор каждого. Я больше о том, что со временем, как правило, наоборот возникает чувство насыщения и желание остановиться на одном учителе (или вовсе дальше идти самостоятельно). Ты в этом плане продолжаешь испытывать жажду поиска?

— Да, это индивидуально. Человек, который приходит в аштангу и максимально работает с этим материалом, он выжимает то, что ему в этой жизни предназначено. Если он реально работает с этой практикой, он в таком случае развивается, и настаёт момент, когда ему это надо куда-то девать: преподавательство, изучение каких-то ещё наук…Либо свести всё к физухе, либо всё же понимать, что это метод, развитие нашего разума, и надо всё это куда-то выплёскивать. В семью или ещё куда.

— По поводу семьи. Ты сказал, что вы все вместе ездили в Майсор. Твоя жена тоже практикует?

— Да, Аня занимается аштангой и тоже практиковала сейчас с Шарат-джи. Это тема интересная: раньше я ездил всегда один, а сейчас мы втроём. Я уезжал практиковать первым, а там такой порядок есть: если ты с ребёнком, то тебе без времени карточку дают, full time. Я приезжал к началу, в половину пятого, потом освобождался и сразу ехал домой, или уже к этому времени Аня приезжала, отдавала мне малыша, шла практиковать, а я ехал домой, кормил его и ждал её возвращения. Я считаю, что это классно. Конечно, не все готовы на такие подвиги, но, например, Ане было прекрасно наконец-то позаниматься целый месяц от души, потому что с ребёнком заниматься сложно, он очень много требует внимания.

— Сколько сейчас ребёнку?

— Чуть больше года.

— Ой, совсем малыш. Но для Ани эта поездка в Майсор не первая?

— Первый раз! Но всё прошло нормально, без жёстких приключений.

— А вас познакомила аштанга или ты вовлёк её?

— Нет, она пришла ко мне заниматься, и год мы просто присматривались друг к другу, общались. Дообщались. (смеёмся)

— Ого, так это твоя ученица! Красивая история. А Шарат стал сейчас ближе к своим студентам? Мне говорили, что из-за небольшого числа приехавших он якобы даже чаепития устраивал с практикующими.

— Нет, такого не было. Я думаю, это просто индивидуальное какое-то чувство понимания. Это вообще больше о том, насколько сам человек раскрыт, насколько у него нет предубеждений в голове, каких-то стереотипов. Тогда, я считаю, учитель сам раскрывается. Я видел, как к нему после практики подходили, и он спокойно со всеми общался. На конференции ему вопросы можно задать, что мы, собственно, и делали. В этом я чувствую его открытость и близость, то, что он не чужой, не только «в телевизоре». Мне этого достаточно. Даже это минимальное общение раскрывает глубже метод. Базу можно получить у любого учителя, но когда человек доходит до момента, когда ему нужно что-то открывать, делать шаг вперёд, то без учителя, профи в своём деле, не обойтись. Я не фанатик Шарат-джи, это может быть любой другой учитель, у каждого он свой. Но суть в том, что есть люди, которые толкают нас на новый уровень практики. И не с точки зрения асан, а понимания своей природы, объекта внимания. Шарат-джи для меня выполняет эту функцию максимально.

— Ты писал однажды о том, что важно выбирать «правильного» учителя, который поведёт нас в верном направлении. У тебя был обратный опыт? Когда ты понимал, что идёшь не за тем и не туда.

— Знаешь, нет. Конечно, общение было со многими преподавателями, но у меня всегда были люди, которые открывали мне глаза на эти вещи. Я это воспринимаю, как послание с небес прям. (смеётся) Они не давали мне уйти не туда. Вопрос в том, насколько ты сам чист, настолько ты притягиваешь к себе кого-то соответствующего. По мере того, как ты только пришёл в практику, ты можешь соприкоснуться с этой «нечистотой». Поэтому желательно иметь рядом авторитетных людей, которые не дадут тебе запутаться. Либо же тебе потом придётся выползать оттуда, а это тоже требует времени. Но практика как раз раскрывает личность, она даёт эту возможность не вляпываться, не наступить лишний раз на грабли: ты очищаешь, наращиваешь сознание и приходишь к пониманию, что именно тебе нужно. Без наставников, учителей это будет крайне сложно. 

— Ты ассистируешь Шарату?

— Нет.

— Пока нет. Ты примерно с 2014-го у него практикуешь?

— Да, это был первый раз, сейчас был шестой или седьмой.


Ученики хотят внимания, у них часто есть вопросы, и они могут вне зала – на ретритах, семинарах – глубже понять своего учителя, узнать, за кем они идут. Они видят, что тот не курит, не ругается матом, к примеру, как он в неформальной обстановке общается с другими, говорит по телефону. Так что с этой точки зрения я за неформальное общение.  


— По поводу того, что ты ездил сейчас с женой, и поэтому на месяц. Но, теоретически, многие имеют семьи, но в Индию на период практик улетают одни.

— Этот момент тоже очень интересный. Да, такое есть, но для меня важна сторона отношений между людьми. Для меня это про уважение, про желание сделать другому что-то хорошее. Вот я очень хотел сделать ей что-то хорошее, потому что понимал, что она за год очень сильно устала. Мне хотелось сделать ей подарок, я понимал, что её практика может быть лучше, просто у неё нет на это достаточного количества времени. Для меня было важно отплатить ей, и она благодарна за это.

— Сейчас будет немного провокационный вопрос, ты можешь не отвечать на него. На тичерзе у нас был семинар по этике, где известный преподаватель хатхи (я не буду называть его имя по понятным причинам) утверждал, что строить личную жизнь в зале недопустимо. Мол, мир большой, нельзя использовать стены студии как способ построить отношения. То есть никаких разговоров со студентами вне класса, никаких флиртов и интриг. Это было немного странно слышать в первую очередь потому, что всем на тот момент было известно об отношениях этого человека с его же практикующей. Твоя жена – твоя же студентка…

— Интересный вопрос. С одной стороны, позиция правильная – ты преподаватель и ты не можешь вовлекаться в другие процессы. Женщин в зале больше, они обладают соответствующей энергией и могут какие-то эмоции в мужчине-преподавателе пробуждать. С другой стороны, учитель должен поддерживать свою «кшетру» – «поле действия», своих учеников. Например, Паттабхи Джойс специально подселил Дарби к его будущей супруге Джоан. И если далеко не ходить и посмотреть на наше аштанга–комьюнити, то именно так и произошло со многими, многие пары встретились на коврике. Другое дело, как ты сам удерживаешь свои энергии и как ты их отдаёшь. Ученики хотят внимания, у них часто есть вопросы, и они могут вне зала – на ретритах, семинарах – глубже понять своего учителя, узнать, за кем они идут. Они видят, что тот не курит, не ругается матом, к примеру, как он в неформальной обстановке общается с другими, говорит по телефону. Так что с этой точки зрения я за неформальное общение.  Это называется сатсанг: есть дающий материал и есть те, кто принимают этот материал, и место, где вы можете обмениваться опытом, и так далее. А с точки зрения учителя, вопрос, чем ты подпитываешься. Если сам преподаватель ведёт такой образ жизни, где нет ярко выраженной ямы и ниямы, нет этих ограничений и предписаний, то ему будет сложно выдерживать этот накал женской энергии. Поэтому надо изучать, общаться с теми людьми, у которых есть этот опыт и которые говорят, куда надо, а куда не надо. Я веду сатсанги, и у меня был случай, когда меня спрашивали, зачем я это делаю, говорили мне авторитетные практики, что сами за это не берутся, потому что это слишком большая ответственность. Это не про хорошо или плохо, это просто про качества преподавателя. Поэтому я бы не сказал, что это критично, то, что ты озвучила, но это очень индивидуально. Потому что когда мы выходим на уровень преподавания и общения с учениками, то мы должны быть готовы к этому, мы должны иметь представление о неких границах и соблюдать их. Потому что есть ведь специальные подходы даже в священных текстах: есть позиция ученика, равного и учителя. И ты с каждым должен уметь выстраивать грамотные отношения, уметь общаться. Если ты переходишь эти границы, к примеру, с младшим общаешься как с другом, то он со временем начинает панибратски себя вести. Это как с практикой: ты должен иметь представление, с чем ты связываешься. Не себя спасти, а чтобы это всё осталось, да ещё приумножалось и развивалось.

— У тебя ещё было написано однажды про то, что твой источник вдохновения – бескорыстная семья…

— Бескорыстная семья?

— Именно так. И что ты регулярно задаёшься вопросом, зачем вы вместе, и иногда вдвоём это обсуждаете. Всё ещё? Это такая практика?

— Интересно. Но да, я сам себе задаю иногда этот вопрос: почему я здесь, почему я с ней. Это особенно случается в кризисные моменты. И, главное, я ищу не плохие качества, а что меня цепляет: что меня зацепило тогда, в самом начале, и что происходит сейчас между нами. Это некий апгрейд того, что есть. И я вижу, что этот человек – идеальная жена с точки зрения семьи. Это такой семейный психотип, идеальная мать: она знает, что делать, что лучше ребёнку, мне вообще не к чему придраться. Я в пространстве, где окружён женской энергией со знаком «плюс». Поэтому я просто принимаю те негативные ситуации, которые происходят, но знаю, что они не на долго, а в основном, что всё классно.

— Расскажи про начало своей практики, это был 2007-ой?

— Да.

— Это сразу была аштанга? Почему ты на неё пошёл?

— Так сложилось. Я когда попал в аштангу, начал изучать этот метод и нашёл слова Дэвида Вильямса, где он рассказывал о том, как он попал на практику. И этот его «вход» был идеальным и ну очень похож на мой заход. Я тоже был в поиске, я понимал, что не хочу жить, как раньше. Потому что раньше я занимался максимально экстремальными видами спорта.

— Какими?

— Скейтборд, сноуборд, сёрф. Это было не на уровне любительского, а профессиональный: мы делали соревнования, кэмпы, продавали одежду, у меня был свой магазин. И в итоге я понял, что все друг друга используют, и что человек там интересен, пока у него есть силы, пока он не калека. Мои знакомые многие переломанные, многие остались инвалидами, живого места на них просто не осталось.

— У тебя были серьёзные травмы?

— Конечно. Дважды я себя ломал. Например, однажды я приземлился с трамплина на прямые ноги, получил перелом колена. В итоге ты потом никому не нужен: тебя использовали, тебе платили деньги, а потом ты раз – и некуда идти. Я понял, что я так не хочу, и что сам не хочу использовать людей, а значит, мне нужно что-то делать с этим и что-то менять. Мне попались аюрведисты, я долго изучал с ними аюрведу, и они мне порекомендовали однажды йогу. Я сказал: «Подождите, пока неинтересно», но эти слова остались, внутри я знал, что йога должна помочь, что йога сможет вытащить меня на другой уровень. Я тогда был поваром, мне ребята знакомые звонили и приглашали периодически на музыкальные фестивали.

— Ты любитель был или профессионал? С соответствующим образованием?

— Да, у меня образование, у меня своё кафе было. Я в ресторанах работал, а начинал с минимума, в PizzaHut мыл посуду, на Тверской ещё в 90-е. В общем, ребята меня позвали на фестиваль готовить вегетарианскую еду, я согласился, в то время у меня было передвижное кафе со всем оборудованием. Я туда попадаю, и приезжает туда же человек, который даёт йогу. И я весь фестиваль готовил и смотрел на это всё: что за сумасшедший дом, кто под чем – таблетки, кислота (про марихуану я молчу, она плыла рекой без остановки), алкоголь. И этот человек даёт им йогу, они там все еле-еле, на солнце, кто-то без ковриков, пытаются делать аштангу. Это было смешно и печально, но этот человек как мог, изо всех сил очень пытался всех их завлечь. Я после фестиваля заикнулся о том, что хочу отдохнуть и уехать подальше от этого треша, хочу начать какую-то загадочную для меня новую жизнь, сказал, что поеду в Абхазию, у меня там знакомые. И этот йог подходит ко мне и говорит, что хочет со мной. Я такой: «Как? И что мы будем делать?» (смеётся) В итоге мы поехали вместе, и каждое утро он меня рано будил, мы брали коврики и шли с ним на море, где он меня мучил этой аштангой. Я с ума там сошёл, мне было дико неприятно. Боль, весь этот кошмар… Но, когда он расстилал всю эту чайную церемонию свою после практики и мы пили с ним чай, вели философские беседы, — вот это было что-то. И это послевкусие вытягивало меня на коврик и в следующий раз. Когда мы оттуда вернулись, он снимал помещение и вёл практики, я к нему стал ходить. Потом он сказал, что всё это невыгодно, и пообещал познакомить со своими учителями, мол, сам включайся. В итоге он привёл меня в «Прану», а там базировался на тот момент «Аштанга йога центр», я стал ходить туда. Познакомился с Олегом Володиным, женой его Викой, Михаилом Константиновым. Ну, и всё. Я стал в прямом смысле за учителями бегать, так как они перемещались периодически из одного места в другое. Я уже не был зависим от того преподавателя и начал заниматься сам. Леонида Ланина нашёл, потом Дима Барышников появился. Наташа Сенина, конечно, Алена Наассан. Был очень крутой преподавательский состав в то время. Иногда я попадал на хатху, когда опаздывал на аштангу, но после аштанги она «не заходила». У меня просто был запрос, не надо забывать о нём, – хороший такой запрос. Я понимал, что возвращаться я уже не хочу, и мне надо было что-то делать – то, что меня конкретно бы вышибло, навсегда и бесповоротно. Мне примерно год понадобился, чтобы я вышел в режим шесть/один. Потом все начали потихоньку рассасываться: Наташа пошла туда, эти пошли туда, я сначала бегал ко всем, а потом поехал в Индию. Первая, кстати, была поездка к Лино в Ковалам. Потом стал искать, что ещё происходит, к Рольфу в Гоа полетел. Потом, когда уже своих привёз в Ковалам, Лино меня поймал и спросил однажды: «Джордж! Ты почему не приходишь?». Я признался, что прилетел к Рольфу, он пожурил пальцем с улыбкой, а я тык-тык-тык и стал переулками обходить его шалу. Потом в Москву стали часто приезжать авторайзеры, стал ходить на их семинары, и всё, вошёл в режим автопилота, когда сам стал практиковать и сам стал вести классы. Сначала мне попался аюрведический салон, я зашёл пообщаться, разговорились, нашли общие темы, а они меня спрашивают, не хочу ли я у них преподавать. Показали мне зал, там так всё классно, и я согласился. Всё, у меня пошли стабильные занятия. Ходили, правда, двое человек. (смеётся) В итоге девочка одна травмировалась, попав в аварию, и сказала, что больше не будет ходить, и второй человек пропал, на этом всё закончилось. Это был мой первый преподавательский кризис. Но это было начало, во мне это ещё больше разожгло желание преподавать. Я продолжал работать поваром, и появился бизнесмен, который захотел открыть йога-центр и заработать на нём (тогда на студии йоги можно было заработать). Мы сняли помещение, это был лофт на часовом заводе, вычистили всё, сделали идеальный ремонт, подключили всех знакомых, по ночам пили там чай, всё своими руками делали. Наняли преподавателей, я давал аштангу. В итоге, долго это не просуществовало, мы не вписались в бизнес-план этого предпринимателя, и он всё закрыл. Сказал мне, что я могу забрать всё, что хочу, и я забрал всё: все коврики вывез, всю свою аюрведу.(смеётся) Это был второй кризис, и это тоже ещё больше меня раззадорило, чтобы не останавливаться. Думаю, это было испытание меня как преподавателя. Я понял, что практику не брошу, но вот как для преподавателя, с пониманием, что вот на эти деньги мне предстоит жить, — это было самое мощное испытание. Где я только чего ни делал, как я ни пытался себя продать – денег я не зарабатывал вообще. Ко мне ходили два-три человека, этого хватало на какую-то жизнь буквально, и всё. Параллельно от меня ушла моя девушка, сказав мне, что денег нет, ничего нет. Ок. Я понял, что если я сдамся, то… У меня просто не было выбора. Это был проходной барьер: надо ли мне это действительно. Это продолжалось года два-три, при этом я продолжал ходить к авторайзерам, ходил на тичерзы, поддерживал свою практику. Пошли йога–центры, где я продолжал преподавать майсор–программы. Параллельно шло обучение аюрведе, всем наукам, чего я только ни пробовал. Это был такой заход, который шёл по нарастающей: аюрведа, брахмачари–ашрам, Джйотиш, философия, массажи… 


У него есть конкретная позиция, как тебя научить, передать знания. Если надо для этого орать, он будет орать. Надо стукнуть – он стукнет. И это классно. Эти люди не просто несут знание, они пронизаны духом этого метода.


— У тебя ещё психосоматика в списке твоих интересов.

— Да, это тоже, но с аюрведическим подходом.

— У тебя был какой-то свой опыт, который тебя подтолкнул к погружению в эту тему?

— Конечно! И это очень интересная тема, достаточно сложная для понимания. До этого надо дойти. Многие пишут о том, как преподавать, да? Есть тичерзы. Но мало кто говорит о том, как, например, с точки зрения психосоматики выстроить с учеником отношения, как понять, какая информация ему нужна на данном этапе развития. Изучая эту науку, ты можешь понять и как ассистировать. Это внутренняя работа. Ты начинаешь изучать человека, его репрезентации, на что он реагирует – он визуал или аудиал, он кинестетик. Ему нужна физика, или словами можно сказать, или вообще лучше не трогать.

— Это всё психосоматика?

— Да.

— Вау. С точки зрения обывателя, в моём случае психосоматика ограничивалась представлением о связи тела с головой. Образно говоря, та самая «гибкость тела начинается с гибкости ума» и так далее. Когда мне после трёх лет сидения в неподвижной бадхаконасане мимо идущая преподаватель хатхи ляпнула «подумай, на кого ты таишь обиду» — для меня это психосоматика. А то, что это ещё про аудиал и так далее – для меня открытие.

— Нет, там намного больше информации, но в целом подход такой, да: человек через своё психическое состояние может уйти вглубь практики в физическое тело. Человек в аштанге работает в основном с телом: ему надо скрутиться, захватиться, перевернуться. Он больше внимания обращает на физический аспект, не думая о психике и о том, как с её помощью можно углубить асану. А посредник между нашим сознанием, умом и физикой – прана, и мы можем через дыхание идти вглубь, познать глубже себя. Собственно, холотропное дыхание, техники расслабления, йога-нидра – всё это построено на этом. Через расслабление можно уйти туда, в глубь своего сознания. 

— Хорошо. Но всё это звучит достаточно абстрактно, я знаю учителей, которые очень скептически относятся к этой связи и придерживаются исключительно «практикуй и всё придёт». Можешь поделиться конкретной историей? Представь, что я скептик, а тебе зачем-то принципиально меня убедить в своей правоте.

— Представь, что заходит в зал новенький. Как правило, у такого человека зажаты плечи, а воротниковая зона – это зона страха. Ты начинаешь работать с прогибами, пытаешься разблокировать ему лопатки, плечи, и воротниковая зона со временем начинает расслабляться, страх начинает уходить. Есть таблица, в которой перечисляются части тела и психические состояния, соответствующие этим зонам. К примеру, гнев — это печень. Таким образом, посредством практики и общения со студентом можно понять, как тебе с этим человеком работать, понять, на чём он «висит», какие у него есть ограничения на уровне физики и психики. 

— А как тебе это помогает? Говоришь с ним о страхе потом?

— Нет, я в рамках практики просто понимаю, как ему помочь перейти эту границу, убрать это ограничение.

— Я правильно подозреваю, что, поскольку ты был до йоги в экстремальном спорте, то в практике ты со страхом не столкнулся?

— Знаешь, нет. Во-первых, надо понимать, что это два противоположных гормона. Экстрим – это адреналин. А мы здесь сидим на эндорфине, мы получаем удовольствие от расслабления. И это экологично, потому что те, кто сидят на адреналине, они не могут так делать постоянно, им всё равно надо расслабиться, потому что расслабление — это естество человека. В экстриме сначала все катаются, а после идут в бар. Если они не пойдут в бар, то они не снимут напряжение, понимаешь? Конечно, не все, но это подавляющее большинство. И это совсем не про здоровье.

— А можно сказать, что эти экстремальные виды спорта – это в некотором роде испытание своей судьбы? Ты ведь всё время на грани.

— Конечно. Я всё время говорю таким ребятам, что если вы не успеете за этот короткий период времени, пока вам платят, реализоваться для себя, то вы дойдёте потом до какого-то момента, когда вы будете никому не нужны. Сейчас эти парни уже начали меняться, они начали йогу использовать, разминку делать, многие стали вегетарианцами, начали как-то готовить своё тело перед началом катания. Потихоньку народ меняется. Если раньше была позиция «всё раздолбай или умри», то сейчас таких крайностей уже нет, сейчас это всё больше похоже на фитнес.

Туда приходит какая-то осознанность, в эту субкультуру, не повсеместно, но тенденция есть, народ просыпается. 

— Ты был у Б.Н.С. Айенгара! (не путать с Б.К.С. Айенгаром)

— Да.

— Лично? Ты его прям видел? Расскажи! Вот говорят ведь, что рядом с гуру, с людьми определённого уровня практики какая-то особая атмосфера, что на уровне ощущений ты понимаешь их особенность. Было у тебя такое?

— Да. Ты понимаешь, что ему всё равно на этот фон, на то, что происходит вокруг – у него есть конкретная позиция, как тебя научить, передать знания. Если надо для этого орать, он будет орать. Надо стукнуть – он стукнет. И это классно. Эти люди не просто несут знание, они пронизаны духом этого метода. В этом плане мне, конечно, очень повезло. Это был космос.

— Ты у него чему обучался? 

— Я учился у него пранаяме. Их немного, пять или шесть. Интересно, конечно, как меняется традиция. А она меняется! Кто-то может возмутиться, но на самом деле вот же она – живая традиция. Это классно. И ты сам участвуешь в этом, ты не зависаешь в прошлом, не стоишь на вещах, которые не дают тебе двигаться вперёд. Я считаю, что у практикующего должен быть гибкий ум, он должен принимать течение времени и жить в ногу с ним.

— «А вот в наше время было так!»

— Да! Музыка тогда была такая, это было другим. И в итоге сам человек не сейчас, а тогда. А йога снимает эти ограничения, в практике всё это заложено.

— Ещё про Айенгара. С пранаямой понятно, ты перенял её. А что-то ещё ты от встреч с ним вынес? Или у вас не было особого контакта?

— Нет, контакт был. Помимо пранаямы я ещё оставался на мудры, один. И тогда же я понял глубину метода и то, что его нужно раскапывать. Это был толчок, чтобы не останавливаться только на асанах. Надо искать самому, надо изучать. Потому что мне тогда было мало и сухо: упал, отжался и всё. Я стал всё изучать и изучаю до сих пор. И моментом, который открыл мне этот занавес, стало лето 2019-го, когда Лакшмиш–джи стал вести не только чантинг, но и давать курсы по базовым вещам йоги, стал больше рассказывать о текстах базовых, историях поучающих. Самое интересное, что всю эту базу я получил ещё на курсах аюрведы и здесь, на ретритах в ашрамах Индии, но до этого как будто бы меня ограничивали: вот практика и всё, это нельзя, то нельзя, на всё нужно отдельное разрешение. А сейчас народ уже стал шевелиться в этом отношении, открылись границы, стало доступно обучение, информация, можно пройти любой семинар с любым учителем за 25 баксов. Было бы желание учиться! Есть студия йоги на Бали, туда периодически приезжают сертифицированные ещё Паттабхи Джойсом преподаватели, в том числе Дэвид Вильямс, Джоан, Марк Дарби и многие другие.  И они там сидят все (они называют это панель–1, панель–2) человек по восемь и рассказывают, чем они жили все эти годы, что они пили, о своем опыте, короче, в практике и не только. И ты можешь таким образом посмотреть, что тебя примерно ждёт, да? (смеётся) И ты видишь, что они на таких волнах… лёгких. Одному нравятся подводящие упражнения, и ты понимаешь, что он не закрылся в рамках метода. Другой говорит о медитации и пранаяме, дополнительных аспектах практики. Кто-то тай–чи изучал год, потом это знание привнёс в аштангу. То есть они вышли на другие уровни практик и привносили их часть в своё преподавание аштанги. Для меня это ещё один пинок не висеть, а продолжать развиваться. Но развиваться, не уходя от метода. Поэтому я обязательно считаю необходимым возвращаться к истокам, к людям, которые несут это. К учителю и к тем, кто по 30-40 лет ездит в Майсор. Я хочу прожить этот опыт сам тоже. Они мне показывают, чего они добились и как. И я смотрю на них и понимаю, что всё доступно. Насколько мы копаем, настолько мы погружаемся в метод. А учитель, живой учитель, он постоянно распаковывает метод, снимает человека с физического аспекта, показывает ему, что дальше, говорит, что важны мантры, важны пранаямы, медитация, служение. Мы должны адекватно самовыражаться (особенно преподаватели), красиво одеваться, вести традицию в ногу со временем.

— Красиво одеваться? Учитель должен?

— Ну, что значит красиво. Опрятно как минимум. Быть homo sapiens.


А то, что я могу сделать – я делаю. У меня есть старые друзья-скейтеры, некоторых нет в живых, но у них остались родители, и я им иногда помогаю. Максу Лапшину мы помощь собирали. Такая тема. Я считаю, что практикующие должны вести социальную деятельность.


— Просто иногда у людей восприятие практики йоги через внешний вид – вот я в дырявой футболке, протёртых штанах – смотрите все, материальное меня не интересует.

— Нам в Майсоре Шарат-джи всегда напоминает, что, когда ты там, важно ещё и культуру местную соблюдать, одеваться невызывающе. Что такое шала говорил. Вообще, кстати, шала – это храм. И вообще чаще его подача информации не про физический аспект, а про духовный, про качества человека. Много историй рассказывает. Я его спросил, как бы он охарактеризовал коммерческую йогу. И он сказал в том числе, что если вы не только говорите, как ноги и руки гнуть, но даёте и духовные наставления, то это не будет чистой коммерцией. Тогда тут нет «купи-продай». И, по сути, он делает то же самое. А то часто слышится в его сторону, что у него дорого, что это коммерция. Мне было интересно послушать индийцев, у них много опыта обучения в своих местных шалах – в Пуне у Айенгара, у Кришнамачарьи в Ченнай, в других ашрамах. Они говорят, что да, есть коммерческие места, конечно – ты пришёл, заплатил, тебе дали сертификат. А здесь тебе ничего не дают, если ты ничего не делаешь. Ты реально пашешь. Это процесс. И здесь ярко выражено отношение «учитель-ученик». Ты не придёшь один раз, пропустишь, и тебя спросят, где ты был. И Шарат-джи любит шутить, он не держит людей в жёсткости, он старается снимать напряжение у студентов. Ответственности много, практика интенсивная – люди в состоянии достаточно напряжённом там, но его шутки помогают разрядить атмосферу в шале.

— У тебя по субботам led-класс на английском вроде? До сих пор?

— Да, это интересная тема тоже. Вообще led-классы – моя тема, она меня зацепила, когда я ездил летом 2019-го на интенсив, там были один лэды. И это был огонь: Шарат-джи приезжал после пуджи и как давай вести счёт. И это был такой драйв! Целых две недели! Это был конкретный замес! Тут ведь совсем другая работа: в Майсоре ты можешь отвлекаться, делать какие-то дополнительные движения, а здесь нужен абсолютный дришти, ты в стопроцентной внутренней концентрации. Чуть отвлёкся – всё, ты вылетаешь. Один раз я в супте падангуштхасане кладу ногу на пол, поворачиваю голову, смотрю – сосед делает другую асану. Я про себя такой «ха-ха-ха, сейчас ему вставят», – и вдруг слышу: «Russian!» думаю, кто это… смотрю, а это мне. Представляешь? Зависаешь. И я понял, что мне ещё работать и работать в этом направлении. Асаны здесь уже ни при чём, это работа с тонкими вещами, состоянием ума, сознания, чего хотите. И я понял, что русский язык до меня не доходит так.

— Это классно, потому что твоим ученикам будет потом полегче на классах под счёт у Шарата.

— Да, в том числе это и для этого! Когда из нашей шалы поехали ребята, они поделились потом, что на чантинге они просто плавали, всё уже знакомо. И на led все виньясы, всё понимали. И эта чёткость так меня вдохновила, что я решил подражать, что ли. Я решил передать этот формат именно вот так. В первый раз, когда я это сделал, то сам вдохновился процессом, плюс ни у кого этого нет, пусть это будет некий «хайп», моя изюминка. Меня прёт.

— Я видела у тебя про нашу психологическую установку в практике на «не-удачу». Делать асану, чтобы не получилось. Это твоё наблюдение? Личный опыт? Наша ментальная черта?

— Это тоже, тут всё вместе. Думаю, это установки с детства, когда человек пытается что-то всё время всем доказать. Ребёнку говорят слепить чайник, а он лепит козла и за это его потом ругают. Или девочки на физкультуре подтягиваются больше, чем ты, и потом тебя гнобят. Думаю, у каждого в школе были такие ситуации. У кого-то родители пили и всякое такое. И потом такие дети всю свою оставшуюся жизнь хотят доказать, что они лучше, что они достойные. В практике это очень хорошо проявляется, это ведь та самая психосоматика. Это вопрос изучения психотипов, травм, родовых тем, которые в практике начинают проявляться. Знаешь, что здесь более глобальное: практика начинает раскрывать человека. Причём независимо от того, чего он хочет, а чего не хочет. Из подсознания к нам начинает вылезать весь наш накопленный хлам, который с детства в нас вкладывали. Поэтому мы, как учителя, должны увидеть это, помочь, может, сказать что-то, вдохновить, или наоборот не трогать.

— Я два раза встречала практикующих, которым капотасана давалась с первого раза, чуть ли не захват с воздуха, и обе объясняли это тем, что ничего «страшного» о капотасане никогда не слышали и поэтому не боялись её.

— Да! И это уже некое предубеждение чужих людей, которые вот так влияют на твою практику. У практикующего что-то там произошло, что-то вылезло – ему тут же надо со всеми этим своим опытом негативным поделиться. А это не позитивный опыт, из-за него другой круг людей уже подходит к этой асане с некоторыми опасениями и предубеждениями. Я давал некоторым капотасану, а они в ответ говорили: «Может, не надо?». То есть на уровне головы они уже отрицали это положение.

— В 2018-ом ты поднимался в Непале на Аннапурну?

— Да, но это не на Аннапурну, а как раз рядом, с видом на неё. Это был интересный трип, даже паломничество для меня. Крайняя точка была Муктинатх, 3800. 

— Я когда о таких событиях для себя думаю, то меня останавливает невозможность практики в таких условиях, где перепад температур, адаптация, тяжёлый рюкзак за спиной, тысячи шагов вверх и так далее.

— Практиковать там возможно! Сложно, но можно. Я делал йогу, занимался в термичке, потому что было холодно.

— Хорошо, а где та самая гибкость ума, о которой мы говорили выше? Почему ради осуществления мечты, ради восхождения, просто не отпустить на время практику асан? А заниматься в термобелье, не факт, что на нормальном полу, и так далее.

— Знаешь, это индивидуально очень, зависит от посыла к поездке, настроения. Для меня это было паломничество, и мне хотелось максимально быть в практике, не отвлекаться. А без практики было бы сложно. Практика не была беспокойством, она, наоборот, добавляла некоего «хайпа», чтобы всё это преодолеть, добавить себе состояний.

— У тебя регулярно проходят благотворительные классы или эфиры с целью сбора средств в помощь кому-то. Это такая возможность для тебя духовный аспект практиковать?

— Спасибо тебе за этот вопрос, этой теме я выделяю большое пространство в своей жизни. Вдохновили меня ребята из шалы в Бангкоке, я считаю, это лучшая шала в мире. У них там сумасшедшая практика – на них можно молиться по всем моим параметрам, они делают вторую-третью серию почти все. Уровень сумасшедший. И они тоже занимаются благотворительностью, они спасают коров. Собирают деньги, выкупают их, и содержат на своей ферме.

— Ты про коров, которые были обречены попасть на мясобойню?

— Да. И видно, что их община сформирована. Их учитель всё время говорит про необходимость благотворительности. Но мало сказать, можно ведь не принять участие. Нужно иметь определённые человеческие качества для этого, и они у них там всех, видимо, есть. У нас это посложнее. Я не знаю, как у них получается деньги собирать, потому что мы с этих диалогов по три тысячи собираем. Странно люди реагируют, но как есть. Корову выкупить я не могу, это дорого, но у меня есть знакомые, которые выкупают таких коров. Другая проблема – а куда потом её девать? Не домой же. (смеёмся) Пока мы не доросли до такого варианта, хотя пример есть, пожалуйста. А то, что я могу сделать – я делаю. У меня есть старые друзья-скейтеры, некоторых нет в живых, но у них остались родители, и я им иногда помогаю. Максу Лапшину мы помощь собирали. Такая тема. Я считаю, что практикующие должны вести социальную деятельность. Это уже не про маленькую секточку, в которой всё классно, две ноги за головой. Но каждый практикующий, когда он выходит на более зрелую платформу, должен уже брать на себя какую-то ответственность. Таким образом мы можем дальше расти. И нам нужно дальше расти. Шарат-джи тоже показывает этот пример.

— Лино Миеле курирует какую-то школу в Керале.

— Вот! Нам показывают, что нам нужно что-то делать в этом мире вот такое. И это задача лидеров, преподавателя, куда двигаться. Студенты могут на начальном этапе не видеть этого, пока. На практике можно зациклиться и с ума сойти однажды просто: десять ног за головой, уши выросли, на большом пальце стоишь полчаса, а дальше что? Куда ты эту энергию девать будешь? Это моё мнение, мой заход, и я буду его продолжать.

— Спасибо тебе!

Беседовала Диана Гуцул.

Нравится? Поделись с другими