Преподаватели метода из Новосибирска Ольга и Павел Романовы – о мудрости на коврике, учениках Паттабхи Джойса,  про учителей, к которым хочется ездить, разницу своих подходов к ассистированию, а так же о связи между молчанием и силой веры в традицию.

— Павел, Ольга, вы почему пошли в йогу и занимались ли спортом до этого? 

Павел: Да, я ходил в тренажёрный зал. Потом у меня начались проблемы со спиной, я ходил по мануальным терапевтам, они меня как-то лечили, но проблемы продолжались. Я увидел объявление о занятиях по хатха-йоге, а до этого слышал, что йога помогает решить проблемы со спиной. Так я и пришёл на йогу. Кто-то через два года сказал, что существует аштанга, и что эта практика прям замечательная, и что кто ей занимается, тот становится неубиваемым, бессмертным, летает вот просто. Я стал интересоваться этим, ездил на семинары в Москву, там сразу попал на led-класс. Меня это занятие так воодушевило и вдохновило! После led-класса мне выдали бумажку с последовательностью, которую я привёз в Воронеж. 

— Расскажите про вашу личную практику, какая она сейчас? 

Ольга: Наверное, если сравнивать с тем, как я начинала и какая практика сейчас, то это две разные практики, и дело здесь не только в возрасте. Практиковать аштангу я начала почти в 40 лет, и, конечно, надо понимать, что ресурсы наши не безграничны. Когда много огня, много рвения, то могут происходить травмы. Практика меня немножко научила слушать своё тело. И, может быть, сейчас меньше огня, чем хотелось бы, но зато на данном этапе это честная практика. Я занимаюсь в традиции, но это не всегда может быть вся первая или вся вторая серия. Иногда это может быть только сурья намаскар и перевёрнутые – зависит от организации дня и от самочувствия (школа, ученики, свои дети, общее состояние организма). Обычно я практикую одна. Либо дома, что редко, либо в школе после майсора – мне никому не приходится демонстрировать что-либо или что-то доказывать.

Я всегда говорю, что для меня сильные практики — это те, кто не в глубину практики идёт, может быть, не дальше второй, третьей серии, а наши пенсионеры, которые делают половину первой серии, или те, кто никогда не жаждал лотос и научился самопроизвольно. Медитативность практики и хорошее дыхание намного важнее, чем демонстрация тик-токов или глубоких захватов. Хотя это тоже может кого-то сподвигнуть на практику, поддержать интерес. То есть золотую середину никто никогда ни в чём не отменял. И я её до сих пор на самом деле еще ищу. Потому что когда приезжаю после какого-то семинара или из Майсора, то практика более горячая, могу больше сделать, раньше встать, огня как-то много. Но когда проходит время, то я устаю, захватывают бесконечные дела, нет возможности подготовиться к своей практике и спокойно заниматься. И потихоньку сливаешь, сливаешь…. Здесь главное не спрашивать себя, нужно это или не нужно, можешь или не можешь, хороший день или плохой. Тут главное – расстелить коврик. И для меня главное, чтобы не было большого перерыва после майсора, который я провела, и моей личной практикой, потому что усталость накапливается, желание постепенно теряется, и вот уже и за детьми ехать надо. То есть мне нравится быть очень организованной, но это получается не всегда, особенно, если сон был меньше четырёх часов, то ресурс уменьшается. 

Мало огня – сольёшься, много огня – навредишь себе и, может быть, обидишься на йогу или на своё тело. Поэтому золотая середина – это мудрость.

— Но были ведь перекосы от «золотой середины»? К чему это привело?

Ольга: Я начинала практиковать без преподавателя, в Новосибирске тогда не было аштанги. Практиковала, как понимала, на основе той информации, которая была. Я усердствовала в первой серии, самостоятельно переходила ко второй, делала очень много мостов. В общем, во мне было много огня, но для меня это было не очень хорошо, потому что сильно болела спина. Потом я пыталась её лечить, но она всё равно даёт о себе знать. Мало огня – сольёшься, много огня – навредишь себе и, может быть, обидишься на йогу или на своё тело. Поэтому золотая середина – это мудрость. Если у человека эта мудрость есть изначально, по природе, из прошлой жизни, то она подскажет, что не нужно дальше идти, может, не стоит делать так много подходов, подскажет, что слушать – ум или сердце, ведь тело и сознание могут разное говорить. Тут опыт товарищей не всегда работает, а своя мудрость – всегда. Но, прежде всего, надо ответить себе на вопрос: для чего ты это делаешь? Вот если сформулирована мотивация, понятны причины, то будет правильное отношение к своему телу. Я не говорю, что надо беречь себя так, чтобы не чувствовать боль совсем, но в тоже время надо понимать, что ты себя не рвёшь, не истязаешь. Например, если ты вчера всё сделал, а сегодня не пошло, то не надо ругать своё тело. Практика не забирает энергию, она её дает, поэтому на неё надо выделять время. Если практика есть, это хорошо, это радует. 

— Сколько длится ваша практика?

Ольга: На последовательность аштанги и крийя-йогу может уйти три часа. Но это стоит того, это самое драгоценное время. Меня, к сожалению, часто отвлекают во время практики – кто-то приходит в школу, какие-то звонки. Мне приходится прерывать поток. 

— Вы говорите про первую и вторую серии, в третью не заходили еще?

Ольга: Мне Шарат дал только до середины второй серии, дальше идти – это уже моя личная инициатива, ведь мы два года не были в Майсоре. 

— Как с годами меняется практика? Тело становится другим, более закостенелым?

Ольга: Здесь многое зависит от какой-то генетической составляющей. Я человек не очень гибкий изначально, и всё, что у меня сейчас есть, – это наработанные вещи за эти десять или чуть больше лет в практике. То есть у меня гибкость не уходит, а становится лучше, как и понимание практики, понимание той же капотасаны, потому что раньше просто надо было как-то в эту позу зайти, а потом что-то в спине там отваливалось, сейчас же, когда я укрепилась, растянулась в нужных местах, то не бывает слишком непонятных ощущений после практики.

Другое  дело, что каждый день она разная. То есть вчера хорошо нога за головой, сегодня – нет. Вчера с балансами хорошо, сегодня – нет. Но в целом у меня нет за эти десять лет отката по причине того, что я становлюсь старше. Но, может быть, что всё это ещё впереди. Просто такой ещё возраст, не критичный. Я знаю практиков, которые только начинали в 50, а нам вот только скоро будет 49 лет. Тут надо учитывать ещё, что говорят накопленные травмы, потому что из-за них куда-то ты не можешь зайти. У меня была травма поясницы, с которой я более-менее уже разобралась. А вот сейчас уже больше трёх лет есть травма плеча, я делаю реабилитацию отдельно от практики, чтобы оно как-то функционировало. Но был этап, когда около двух лет я совсем не выполняла прыжки, потому что не могла нагрузку давать на руку и не могла дотянуться этой рукой в захватах. То есть было от слова «совсем никак». Но в этот период я ездила в Майсор, просто говорила, что рука не действует и захват сделать не могу, делали одной рукой захват. У меня нет такого, что если я не делаю красиво, как все, то мне стыдно. Нет, есть как есть. 

Аштанга это не просто асаны. Она помогла мне проявить характер, убрать какие-то вредные привычки. Думаю, что у многих может быть похожая история.

— Как со временем менялось ваше восприятие практики?

Павел:  Когда двенадцать лет назад я начал практиковать, моя практика была стабильно шесть раз в неделю. Я жил тогда в Воронеже, никакой аштанги там не было. Были листочек последовательности и видео с шестью учениками Паттабхи Джойса. Потом я купил книгу Лино Миеле. Правильно ли я делаю, неправильно ли – никто мне не помогал и не отслеживал. Когда в Новосибирске мы открыли школу, то сначала практиковали утром до майсора, но надо было в три часа утра вставать. Не всегда получалось рано лечь спать, постепенно я перешёл на практику после майсора. 

Что касается продвижения по сериям: до аштанги я два года занимался хатхой, поэтому я сразу начал делать всю первую серию, у меня не получилось две-три асаны: супта курмасана и мост из положения стоя. Ко второй серии я не переходил, где-то года четыре просто первую практиковал и мне хватало. В первый приезд в Майсор нам дали пашасану. Потом постепенно, как Шарат даёт раз в год по асане, так вот мы и продвигались по второй серии. 

Сейчас интенсивность практики у меня немного снизилась. Иногда я делаю только вторую, иногда только первую, иногда половину того и половину того. В общем, как чувствует тело. 

— Как вы познакомились с Олей? Она уже практиковала?

Павел: Оля только начинала практиковать аштангу. Мы познакомились на teachers-курсе в Дахабе в Египте. 

— И поэтому, вслед за Олей, вы переехали в Новосибирск?

Павел: Да.

— Вы сказали, что после возвращения из Майсора в теле больше энергии, больше огня. Что порекомендуете людям, которые практикуют ежедневно? Где искать стимул для развития: в голове или теле? Чтобы практиковать, не стоять на месте.

Ольга: Наверное, изначально надо копнуть как бы чуть раньше: для чего ты практикуешь? Вот оттуда всё. Я действительно никогда не думала, что это будет ну прям основой моей жизни, что аштанга для меня так много сделает. Аштанга это не просто асаны. Она помогла мне проявить характер, убрать какие-то вредные привычки. Думаю, что у многих может быть похожая история. Сейчас я стараюсь правильно поступать с моим телом, с моим умом. Аштанга создала пространство вокруг меня за меня: можно не беспокоиться, просто жить и практиковать, проявлять вот эту дисциплину, верить в то, что ты делаешь, передавать метод правильно. И верить, что ты это делаешь не для себя. Тогда всё начинает работать. По разным причинам люди приходят в аштангу, тут вопрос, кто остаётся и для чего. Кто-то приходит, чтобы развить физические качества, — тоже хорошо, почему нет. Если ты за этим пришёл и угасаешь, то есть смысл сходить на семинар, где технические моменты рассказывают и показывают – про пробросы, стойки на руках, например. Ты увидел подсказки, почувствовал телом это, ты снова загорелся. Если ты пришёл для чего-то другого, то в этом и надо искать подпитку, потому что помимо практики хорошо бы читать, понимать, разбираться в том, что мы практикуем. Пускай это будет пять минут в день, десять минут в день. Для кого-то это становится прекрасной привычкой. У нас в школе есть библиотека с хорошими книгами не только по аштанге, но и в целом по философии, доступ к ней открыт, ученики берут книги свободно, правда, не всегда возвращают, но значит им они нужнее сейчас. 

— А вас лично что мотивирует?

Ольга: Майсор для меня, в хорошем смысле, пионерский лагерь. Ты приехал, пообщался, ты увидел учителя, вокруг много людей, которые на одном языке говорят с тобой. В практике меня зажигают не худые молодые сложенные тела, а именно в возрасте люди, которые нашли в себе мотивацию столько лет это делать. Мы каждый год старались увидеть сейчас уже пожилых учеников Паттабхи Джойса. Мне очень хотелось даже не какие-то тонкости их практик увидеть, понятно, что они мало демонстрируют, хотя уверена, что они практикуют, и, возможно, у них очень сильная практика, но меня это меньше всего интересовало. Мне было интересно, как они выглядят, насколько они видят людей, как они правят, что для них в практике человека важно, как они взаимодействуют между собой, потому что, как правило, это семейные пары – Рольф и Марси, Кино МакГрегор и Тим Фельдман, Лино Миеле и Дезире, Марк и Джоан Дарби, Робсон с женой Еленой (правда, у них мы на семинаре не были, но пару сезонов Дэвид ассистировал Шарату, было любопытно, пересекались в повседневной жизни в Майсоре). В практике я не жду чудес от их правок своего тела, очень любопытно другое: как они выглядят и что они видят, как они правят, откуда берут энергию, как они в таком возрасте стоят на этом пути и что им интересно.

Кого что стимулирует? Часто хороший контакт с преподавателем и другими студентами в школе важен, потому что ты знаешь, что ты сегодня не пришёл, ты завтра не пришёл, тебя потеряли, что ты важен для них, и, если что болит у тебя или лениво, ты знаешь, что тебя поймут. И вот у нас в школе есть такие люди, в каждой школе есть такой костяк, если один не пришёл, то уже остальные, кто регулярно шесть раз в неделю приходят, спрашивают: «Что-то сегодня Насти нету, интересно?» И все написали: «Насть, всё хорошо?»  Каждый из них написал ей что-то. Это тоже поддерживает, так как ты понимаешь, что тебя там ждут, как семья. 

— Травма – это просто травма или нечто большее? Есть ли связь того, как мы мыслим, с тем, какие наши травмы?

Ольга: Наверное, на тонком плане это работает и связь есть, но мне это не доступно. Я, честно сказать, человек не эзотерически настроенный. Травма это не то, чтобы урок, но опыт чудесный. У меня была травма левого плеча. Интересно её сопоставить с травмой левого плеча у Паши, которая, собственно, и привела его в йогу. У него как-то всё совсем серьезно было, оно совсем не двигалось. Я в один из дней на практике не смогла дотянуться в прасарита падоттанасане, затем опереться на руку в виньясах. Я не связываю наш опыт, но почему-то у него левое плечо и у меня тоже левое. В целом, это даже любопытно. Мы закончили курсы реабилитологов у Сергея Николаевича Агапкина. Сначала Паша, потом я. Сейчас разбираемся со своими травмами этими методами.

— Что вам даёт крийя, зачем вам это? 

Ольга: Сначала я думала про пранаяму, интерес к которой появился, когда стала ездить в Майсор, а вскоре стало любопытно, что же там дальше. У Шарата определённо есть своё видение, когда давать пранаяму, но мне хотелось идти дальше. Мы закончили курс пранаямы в небольшой мандала-шале в Майсоре. Я, наверное, года два-три дышала, чтобы понять, нужно ли мне это. 

Про крийю я подумала: «Когда, если не сейчас?» Когда, если не в этой жизни, попробовать что-то, узнать о себе с помощью данной техники? Сложилось так, что мы вдвоём решили поехать, нам дали крийю в первый же год, хотя бывает по-другому. Я не знаю, как он понимает, готов человек или нет, он не спрашивает «есть ли лотос», «как ты дышишь». Сложно сказать. 

— Открыли ли вы про себя что-то новое?

Ольга:  Я на пути. Какие-то вещи встали на свои места, но попробовать стоит однозначно. И каждый день крийя может быть абсолютно разной. Аштанга прекрасна, в ней заложена медитативность, ты можешь действительно не видеть никого, не отвлекаться мыслями, уходить в глубину во время практики. Чем крийя хороша? Она так же, как аштанга, имеет свои жёсткие, – ну, или не жёсткие, но правила. Вот в аштанге есть последовательность, в крийе тоже есть последовательность. И людям не нужно самому ничего придумывать. Мне важно на что-то опереться. Если я буду сочинять, собирать какую-то последовательность, я буду сомневаться, то ли я делаю, столько ли я делаю. А тут определённые правила, я их принимаю, я им доверяю.

Мне важно относиться бережно, потому что не в асанах дело, с одной стороны, а с другой, плох тот солдат, который не хочет стать генералом.

— Ваши дети практикуют?

Ольга:  У нас трое детей: 26, 19 и 13 лет. Только младшая у нас делает первые шаги в аштанге: в этом году практикует регулярно, но это по причине того, что мы забрали её из акробатики, потому что там они выходили уже на профессиональный уровень и надо было заниматься много и часто, а мы живём в деревне, за городом. И школа сейчас в приоритете, потому что седьмой класс.  Она ездит с нами в школу три раза в неделю, выполняет свою часть первой серии, потом идёт в школу. Не думаю, что она с удовольствием это делает, скорее, вынужденно, потому что понимает, что физическая активность нужна. 

Вот у нас книжка с моими фотографиями вышла лет пять назад, для дочки это было «огого». Или, когда я с Валерией и Иосифом йогой позанималась, когда они были в Новосибирске на концерте, тогда тоже повысила себе рейтинг у ребёнка.  А так дети особо не интересуются. У меня сын женился, и его жена ходит к нам на йогу. 

— Расскажите про учеников. Мы все разные: кого-то нужно похвалить, а кого-то поругать, кого-то стимулирует продвижение вперёд, а кто-то не хочет, чтобы его лишний раз правили. Научились ли вы это понимать? Может, вы спорите вечерами с Пашей об этом?

Ольга:  Я только на этапе понимания, как это должно происходить. Бывает, что люди дают обратную связь, хорошо, если она есть, тогда я осознаю, что в этом случае надо было просто созерцать и поддержать словами, а здесь надо было сказать: «Эге-гей! Давай! Я рядом! Ты можешь!», и человек сделает. Мне кажется, у учителя должны быть открыты просто сверхспособности, чтобы каждую минуту видеть и новеньких, и опытных учеников и понимать, что у них сегодня, какой день, как у них с умом, телом, чтобы быть с ними на одной волне и не навредить. А с Пашей мы часто спорим, да. И я радуюсь, когда это происходит не в школе, а дома или в коридоре без людей. Мы очень часто разговариваем про практику наших студентов – надо ли было дать новую асану или лучше подводящие пока, к примеру. Как учителя мы с Пашей очень разные, ну, очень разные. Он может править человека, а я буду стоять и думать: «Здесь я бы по-другому поправила». И мы можем шёпотом во время майсора это обсудить. Я стараюсь учиться его какой-то бескомпромиссности. Он подходит к человеку – и человек делает сам мосты. Даже тот, кто со мной не может сделать мосты. Мне могут сказать: «Оль, я сегодня не буду делать мосты». Я отвечу: «Хорошо». Такой добрый полицейский. А с ним они делают смело. Мы тут друг друга дополняем, может, они чувствуют, что Паша не даст слабину. 

Я часто перехожу на разговоры во время практики, могу объяснить словами, что вот тут таз у тебя открыт, а надо закрыть, давай попробуем иначе. Я отвлекаюсь иногда на 10-15 минут, человека выдёргиваю из практики, чтобы разобраться с этим моментом.  Потому что, если ты просто подошёл и его развернул, он в следующий раз сделает также, как он всегда делал. И мне интересно объяснить. Мне важно относиться бережно, потому что не в асанах дело, с одной стороны, а с другой, плох тот солдат, который не хочет стать генералом. Прежде всего надо любить людей: если ты действительно искренне хочешь помочь ему, ты его видишь. И ты видишь, что сегодня у него то настроение, когда не надо подходить, не надо трогать. Бывает и такое. Знаете, когда просто руки-ноги, то это одна история. А когда ты видишь, что сегодня человек больше молчит, или он расстроен, или ты знаешь, что у него что-то произошло, то ты можешь поддержать. Для человека это важнее, чем асаны.

У нас очень своеобразно всё, потому что у нас нет администраторов. Ученики сами инициативу проявили: они помогают записывать студентов, которые приходят, когда нас нет в школе.

Павел: Раньше я старался выжать из человека всё до последнего, чтобы на занятии он сделал всё по максимуму из своего потенциала. Сейчас уже по-другому. С годами ведения майсор классов учишься видеть и чувствовать человека, понимать, что актуально ему в данный момент. Кому-то уже давно пора вставать из моста, а у него всё какие-то страхи, и ты ему помогаешь пройти через них. Но сейчас у меня все ученики, которые дошли до сложных асан, они всё делают сами. Я никого не закручиваю, никого не заставляю, никого не принуждаю. Они всё делают сами. А если не делают, то они делают какие-то подводящие асаны, которые им помогут. Потому что нельзя просто так взять и сказать человеку: «Давай делай, я тебе помогу». Человек должен – в аштанга йоге особенно – сделать всё сам, развить тем самым силу. Силу, которую даёт энергия бандх, энергия дыхания, концентрации. Когда человек в это окунётся, он делает почти всё сам. Бывают такие люди, которым достаточно того, что есть, и никуда дальше мы их не продвигаем. 

— У вас был опыт практики с известными учителями. Можете рассказать, что подметили для себя в том, как они преподают?

Ольга:  Мы не всегда ездим на месяц, иногда это семинары на пару недель или несколько дней. Если говорить про семью Марка и Джоан Дарби, то у них Марк главный, там Джоан как бы при нём. Она сложные позы не правит. Он очень внимательный и принципиальный. Я с ним не смогла понять прогибы, но у него очень много было каких-то других деталей. Часть знаний, конечно, отвалилась после семинара, часть его фишечек я до сих пор даю людям. Они очень живые, не могу сказать, что они обнимались постоянно, но их связь очень видна. Много рассказывали про время в Майсоре, как их познакомил Паттабхи Джойс: он сказал Джоан, что вот это Марк, ему сейчас негде жить, пусть он у тебя поживёт. Делились, что бросали практику. Кстати, они тоже в крийя йоге у Шайлендра Шарма, их привёл случай: они сидели в кафе в Майсоре и рядом у человека была книжка, они ею заинтересовались. Такой вот magic. 

Мы у Лино Миеле были в том году, когда у него умерла мама, а у итальянских мужчин связь с мамой очень тесная. И он улетел на два дня, а когда приехал, то не дал слабину. Словно ничего не произошло. Такой сильный человек. В Ковалам есть традиция: на Рождество все страны делают выступление: песни, танцы, стихи, что угодно. Собираются все на обед за большим столом: Лино Миеле, его семья и ассистенты в новогодних колпачках накладывают еду со шведского стала в каждую тарелку. В общем, это праздник, объединяющий всех. Просто потрясающе. В Майсоре не совсем так, там каждый сам по себе, есть небольшие компании, но некое разделение есть, а в Ковалам я его не почувствовала. 

А Рольф и Марси похожи на каких-то свободолюбивых фриков: немного лохматые, немного небрежно одетые. Но у неё такие точные отстройки, она если вцепилась в тебя в хорошем смысле слова, пока она не объяснит, пока не добьётся того, что ты сделаешь так, как она хочет видеть, она не отпустит тебя. Рольф даёт подводящие к мостам, к капотасане. 

— Когда границы откроются, к кому бы из учителей вы поехали? И есть ли вообще такая потребность?

Павел: Конечно, есть. Конечно, да.  Я бы поехал с удовольствием к Рольфу и Марси, к Гарригесу, к Лино Миеле. Мы к Сарасвати очень хотим поехать. 

Ольга: К Сарасвати, потому что всё-таки она возрастная женщина уже. У нас вообще такая история, что в первый год в Майсоре мы должны были практиковать у Сарасвати, а не у Шарата. И вообще это невозможно – менять учителей, но у нас получилось. В наш первый год русских почти не было, кроме Наташи Сениной и Димы Барышникова. И я всё-таки думаю, что мы развернули немного кармическое колесо в другую сторону, не знаю – надо было или нет. В общем, хотим вернуть долг и попасть к Сарасвати. 

— Есть ли связь качества тела и качества практики? Нужно ли контролировать питание, чтобы изменить пропорцию мышц и жировой прослойки в лучшую сторону?

Ольга:  Сухому человеку будет просто легче поднимать себя, более грузному будет сложнее в плане физической выносливости. Иногда люди имеют не плохие привычки питания, а какие-то генетические сбои, когда они не могут сказать, что объедаются пирогов на ночь, но в 80% случаев регулирование качества тела – это всё-таки питание. У нас была ситуация в Майсоре: несколько сезонов мы пересекались с Ильёй Зубковым, он приезжал год-два-три – и каждый раз делал только до навасаны. Шарат просто не давал ему дальше. Как-то Шарат сказал ему: «No chapatti». И что вы думаете? Человек стал нормально питаться – похудел, постройнел – и пошёл дальше по серии.

То есть питание влияет. Другое дело, что если человек реально стоек в практике, он самостоятельно сделает пересмотр своих привычек питания. Бывают же и другие причины, которые затрудняют практику – может быть, лёгкий человек, достаточно худой, но с короткими руками и ногами, то есть короткие рычаги, тут сложнее сделать захваты. Поэтому много препятствий. А питание вроде как на поверхности лежит, это проще всего, но, бывает, и сложнее всего. Привычки, конечно, нас губят. 

— Расскажите про вашу школу.

Ольга: Десять лет будет нашей школе в этом году. Мы просто работали с Пашей в фитнес-клубе, и нас оттуда «попросили» с нашими учениками. В общем, йогу там закрыли совсем. Мы неделю сидели и думали, что делать. Сначала в другом месте сняли зал, потом перешли в это помещение. У нас очень своеобразно всё, потому что у нас нет администраторов. Ученики сами инициативу проявили: они помогают записывать студентов, которые приходят, когда нас нет в школе. Мы не каждый вечер в школе с Пашей, но каждое утро. Это вообще интересно выглядит: у нас люди сами справляются. То есть у нас, можно сказать, полное доверие к ним во всех отношениях. Кто-то чаи продаёт у нас, кто-то продаёт благовония. У нас нет контроля. Ты пришёл, ты же и записался. Мы первый раз ученику объясняем: это журнал, это твой абонемент, ты приходишь и записываешь себя сюда, ты отмечаешь здесь. И когда у тебя вопросы по оплате, ты их задаёшь. Если есть возможность, то не отвлекайте нас, мы тогда больше будем с вами в зале. У нас нет уборщиков, мы справляемся. Студенты подарили сначала пылесос моющий, Сергей Николаевич подарил специальный гаджет, чтобы окна мыть. Потом на какой-то праздник печку купили, на день рождения школы холодильник подарили. 

У нас часто в школе живут люди, бывает, по году-два. А когда студенты приезжают, то могут два-три месяца жить. Понятно, что мы никаких денег за это не берём, но они нам порядок помогают там наводить. У нас два зала, две чайных комнаты. Люди говорят, что у нас как дома. У человек тридцати точно есть ключи от школы, они могут сами зайти хоть когда. 

— Есть ли у вас какие-то личные истории, связанные с Шаратом?

Ольга: Первые три года мы ездили с дочкой, и Шарат всегда подмечал: она выросла, у неё зубы выпали. Авторизацию нам дали на третий год, мы не ждали её, мы даже не узнавали, сколько это стоит, потому что нам сказали, что пять лет надо ездить. И английский мы плохо знаем. Когда я сделала мосты с Шаратом, он сказал мне что-то на английском, я вообще не поняла, о чём он. Я стояла на крыльце с Любой Чесноковой, поделилась с ней, что Шарат мне что-то сказал, а я не поняла. И тут Шарат выходит проводить в школу сына, и я говорю: «Люба, ну спроси, пожалуйста, вдруг там что-то важное». Она возьми да спроси, а он сказал, что мне надо прийти с документами в такое-то время. Я спрашиваю Любу: «А зачем прийти-то?». В общем, всё было как-то не понятно, Люба до этого тоже не была авторизована. А через неделю и Паше предложили. В Майсоре вообще всё такое родное и знакомое: те же водители, те же официанты. Но в свете событий с этим харрасментом я вообще не знаю, что думать. У меня позиция такая: чем меньше я об этом говорю и думаю, тем чище для меня традиция и меньше сомнений. И спасибо моим студентам, которые не в курсе всех этих перипетий, споров и невероятно ложных обвинений, что мне не приходится что-то выдумывать и что-то говорить. Поэтому просто молчим, но мнение у меня одно: когда человека нет, о нём нельзя что-то говорить, что можно было сказать при жизни. Поэтому для меня всё, что сказано сейчас в сторону Паттабхи Джойса в части каких-то непонятных моментов, все это неправда, грубо говоря. 

— Что для вас счастье?

Ольга: Счастье? Всё то, что сейчас есть вокруг меня, это и есть счастье. И я чётко осознаю это, благодаря практике. То есть быть на своём месте, практиковать, передавать людям, иметь то, что я сейчас имею: детей, собаку, маму рядом, мужа рядом, сходить в баню или сегодня утром побегать. Каждый день и каждые секунды – это то, что есть. И пусть иногда это не самые приятные вещи: надо сидеть или учить, но всё равно это счастье, потому что есть твёрдое ощущение, что я занимаюсь тем, что должна делать. Мне казалось, что я случайно нашла то, что мне нужно. Это Пашу, прежде всего. И школа существует благодаря тому, что мы вместе. Более чем уверена, на 200%, что, если бы я была одна, ничего бы не случилось. С утра в школе я могу пойти крийю сделать, а он останется в зале аштанги. Он может отвлечься, пойти отремонтировать что-то, потому что в очередной раз что-то упало или сломалось. Я буду в зале. Настолько у нас тандем. И наша практика просто есть с нами, может, она не такая, как десять лет назад была, но ничего – что-то пришло, что-то ушло, что-то стало глубже.  

— Индия или Новосибирск?

Ольга: Индия,  Индия, Индия и никакая другая страна. То есть я не так много где-то была в Европе. Но если бы стоял вопрос: «Куда съездить?» В Индию однозначно. 

— Личная практика или преподавание? 

Ольга: Личная практика 

— Майсор или led? 

— Ольга: Майсор only.

— Еда или сон? 

Ольга: Сон.

Беседовала Галина Кисанд.