Учитель метода Леонид Ланин про опыт самадхи, мост к Богу, привычку мыть перед практикой полы и необходимость доводить всё до совершенства.
«Ты не есть тело»
— Леонид, сколько вам лет?
— 68. То есть я нахожусь в зоне риска (смеётся).
— Вы начали практиковать в 80-е?
— Да, достаточно поздно, я не типичный пример, не очень удачный, но зато вдохновляющий. Мою практику можно разделить на два периода, интенсивное восхождение началось в 2002-ом.
— Тогда вы стали практиковать аштангу?
— Да, до этого была хатха. Причём аштангу я начал практиковать даже в 1998-ом, я тогда оказался на семинаре Лаппы, и там продавались диски…
— А давайте с самого начала? Вы начали практиковать в Советском Союзе, когда, как все говорят, йога была запрещена. В чём это выражалось?
— Во-первых, слова «йога» тогда не было, оно не употреблялось, были группы здоровья.
— Вы пошли в группу здоровья?
— Да. Я знал, что там элементы йоги, это было сарафанное радио.
— А вас это заинтересовало, потому что оно было запретным чем-то?
— Нет, меня заинтересовала именно йога. До этого я много читал разных книжек о йоге, но что и как делать было совсем не понятно.
— А что именно вы искали? Ну, прочитали и прочитали, почему вы продолжили эти поиски? Что привлекло?
— Всё началось с философии. Западная философия меня не удовлетворяла, мне не хватало какой-то полноты, и тогда я вышел на восточную философию, понял, что есть какие-то практики, но конкретно как это практиковать – этого я не понимал. А потом услышал, что есть такая конкретная вещь, как йога, и пошёл. Но не потому, что это было запрещено. Мотивация была – посмотреть на практике, что это такое. Это были группы здоровья, мы собирались в школах или детских садах.
— То есть группы были официальные? Не секретные какие-то?
— Да. Там просто не было слова «йога».
— А как вы понимали, что это йога?
— Инструктор, который вёл занятия, он вёл разговоры о йоге. То есть официально это была группа здоровья, а содержанием занятия была, собственно, йога.
— И это продлилось до 2000-ых?
— Да, столько времени занял мой поиск. У инструкторов этих групп здоровья опыт был небольшой, они обучались в Москве, и поэтому честно нам говорили на первом занятии, что знаний у них только на один год занятий, а дальше нам надо будет идти самостоятельно. Занятия были небольшие – несколько асан, теории, очистительные упражнения. То есть чем выгодно отличались классы тех времён и нынешних – старинные классы придерживались древней традиции, что прежде, чем приступить к практикам, надо пройти процесс очищения. Поэтому с первых же занятий уделялось много внимания очищению.
— Вы прям шаткармы делали?
— Да. Инструктор нам это всё объяснял, а дома мы это делали. Я, как человек добросовестный, в это дело включился полностью и глубоко.
— А из чего тогда ваша жизнь состояла? Чем вы занимались, что в ней было?
— Как и у всех, работал. И вот эти занятия, они были настолько интересны мне и так захватили, это таким новым для меня было! Остальные как-то вяло этим всем заинтересовались. У меня же интерес был будто из прошлой жизни, я настолько увлёкся этим! Первое, что нам предложили – Сурью Намаскар, но не такую как в аштанге, а гораздо проще. Я вернулся домой и неделю или две я изучал её, всё это давалось тяжело.
— То есть вам в зале показали, а дальше вы сами?
— Да. Мы приходили раз в неделю, инструктор нам показывал, объяснял, и мы потом дома делали в течение недели. Потом приходим и продвигаемся дальше. Так что всё началось с Сурья Намаскар – было тяжело, я мучился, ничего не получалось. Потом начались очистительные процедуры.
— Какая мотивация у вас была? Это просто любопытство было?
— Во-первых, мотивация возникла, когда я ещё философией интересовался. Меня интересовала практическая часть этой индийской науки. А во-вторых, как у всех советских жителей, у меня наметились проблемы со здоровьем: боль в пояснице, ещё что-то.
— А кем вы работали тогда?
— В Институте ядерных исследований, но я не хочу об этом много говорить.
— Хорошо, продолжаем о йоге. Но момент: работа ведь достаточно серьёзная была и соответствующее окружение. Йога воспринималась разве нормально в таких кругах? Или вы скрывали свою практику?
— Нет-нет, наоборот, в нашей среде всё было иначе, и я был не единственный, кто этим интересовался. И именно товарищи меня подвигли на это, а я бы, может, ещё долго сомневался. В этой среде как раз отношение к йоге было очень серьёзное, как к вещи глубокой. Это в социуме этого не понимали, но в интеллектуальном мире – пусть не все, но часть – очень глубоко. Меня йога заинтересовала быстро и сразу. Сначала мы проходили очистительные упражнения…
— Вы все шаткармы на себе испытали?
— Все. Но тогда не в полном объёме, потому что у меня был следующий этап, и вот там уже я в полном объёме пережил это всё. А сначала был, так сказать, подготовительный этап, потому что инструкторы обязались вести нас всего один год и не так глубоко во всё погружали. Но тем не менее, я там все эти азы очистительных процедур прошёл, и даже лечебное голодание.
— Но, если я правильно помню из вашего семинара, вы сейчас не очень хорошо относитесь ко всякого рода дополнительным чисткам и голоданиям.
— Сейчас — да, но тогда я этого не знал, не знал, что есть аштанга-йога. А аштанга-йога — это такая мощная и самодостаточная система, которая не требует ни голоданий, ничего. Её первая серия как раз настроена на то, чтобы глубоко очистить. Это я уже потом понял. А сначала я на себе изучал по книжкам все очистительные процедуры, и затем, когда я начал практиковать аштангу, я понял, что ни одна из них так глубоко не проникает. Ни одна. Любая очистительная процедура, – а я исследовал на себе каждую, я не на диване лежал и читал о них, я исследовал все, и даже не буду говорить несколько неприятных вещей, которые я на себе пробовал.
— Пострашнее заглатывания бинта?
— Ещё страшнее.
— Ну, расскажите! В ванной с трубкой?
— Нет-нет. Это практика, когда нужно достичь состояния безвкусия.
— Ого. А за счёт чего достигается такое состояние?
— За счёт глубокой веры.
— То есть это чисто работа с головой? Абстрагироваться от ощущений? Сейчас такое не предлагается.
— Сейчас нет, сейчас единственное, что в аштанге остаётся — это Сурья-нети, потому что нужно интенсивное дыхание, эта система должна быть в чистоте. И после того, как я всё это на себе исследовал, все эти очистительные процедуры, и начал заниматься йогой, я понял, что все они носят косметический характер. Но они носят и познавательный характер, потому что люди, как правило, ничем не занимаются, ничем не интересуются и ведут животный образ жизни. Мы не имеем понятия о том, какая машина совершенная в нашем распоряжении, насколько она глубокая и божественная, потому что приходят люди ко мне на занятия, ей 60 лет, а она не знает, где плечо. В такой бессознанке пребывает всё население. Поэтому я не против шаткарм, они открывают глаза, вы начинаете лучше понимать себя. На втором этапе я пошёл к более серьёзному преподавателю, и он уже нам давал шаткармы по полной.
Даже голод, хотя это мощнейшая процедура, которая работает не только на физическом и праническом уровне, но и на ментальном. Это медитация фактически.
— Как вы находили тогда учителей?
— Сарафанное радио.
— А те преподаватели, где они брали знания?
— Ну, с Индией у нас тогда канал был, они ездили, эти знания просачивались. Но сам я тогда и в мыслях не могу подумать, что сам однажды окажусь в Индии, это было чем-то запредельным.
— Когда случилась первая поездка?
— В 2004-ом году.
— Это уже к Паттабхи Джойсу?
— Да, это как раз уже второй этап моего пути начинается, когда я оказался в аштанге. Пинок мне дал Лино Миеле: самая первая поездка моя была к нему, в Финляндию, каждый год в конце октября – в ноябре он давал двухнедельный интенсив в Хельсинки. После того, как я три года позанимался под кассету Джойса, ко мне пришла (вот видите, всё само приходит) кассета Лино, full vinyasa.
— Вы из кассеты о нём узнали?
— Да. То есть произошло как: первые три года я занимался под кассету Джойса, я купил у него две, когда был на семинаре у Андрея Лаппы: одна — рower yoga, вторая – аштанга-йога первой и второй серии. Когда я пришёл домой, то, конечно, начал с первой кассеты, она мне показалась проще. Но что меня сразу задело — эта простая последовательность, она, оказалось, работает. То есть я ходил, «колбасИл», что-то делал, но стоял на месте. Развития и движухи нет, просто сбор какой-то информации. А тут бац – чувствую, пошла движуха. Это я уже потом узнал, что рower йога это по факту аштанга йога…
— Ах, вот оно что!
— Да, в том-то и дело! Там просто взято несколько элементов, но они взяты именно оттуда, из аштанги. И когда я только начал, я ощутил, что это работает, что пошло-пошло, энергия пошла! А до — просто была мёртвая зона, но и она наверняка нужна была, шёл сбор информации, шаткармы меня встряхнули. Тогда, после первого инструктора, я перешёл ко второму, и он уже был сильнее, там уже началось!
— Тогда все преподаватели были только мужчины?
— Да, только мужчины.
— А среди практикующих были женщины?
— Были-были, примерно в половину было соотношение, это сейчас случился какой-то перекос. Так вот, тот учитель такие шаткармы стал давать, основательно всё тогда для меня началось. Например, одна из шаткарм у меня длилась сорок дней: в первый день я выпивал трехлитровую банку воды и вызывал рвоту.
— Сорок дней подряд?
— В том-то и дело! Сорок дней! Сначала вы садитесь на корточки, и по стакану пьёте эту банку солёной воды, всю. И потом вызываете рвоту. Вы понимаете, какая это глубокая работа, после этой процедуры вам уже не хочется никакой гадости в рот совать. Я однажды поел какую-то кашу и на утро меня ждало мучение. Эта процедура научила кушать аккуратно и вдумчиво, разборчиво. Потому что не все вещи успевают у вас перевариться, некоторые лежат в желудке сутками. Когда на следующий день из тебя всё это начинает выходить, ты на это смотришь и у тебя начинают включаться мозги: ага, вот это нельзя, так нельзя, питаться нужно по-другому. Включается программа, которая начинает анализировать. И когда вы проделываете это сорок дней, уменьшая количество по стакану… То есть нужно довести эту процедуру до совершенства. А что это? Вы выпиваете стакан воды и сразу, с лёгкостью отправляете его обратно. То есть всё в йоге нужно довести до совершенства: и мантру, и асану, и очистительную процедуру. И когда я сорок дней – я не знаю, как я это вытерпел, – у меня изменился взгляд на то, как мы питаемся. И когда на лекциях меня просят рассказать о том, как надо питаться, я говорю, что понять это можно всего лишь за сорок дней. То есть каждая очистительная процедура имеет глубокий обучающий момент, но глубоко она не проникает. Даже голод, хотя это мощнейшая процедура, которая работает не только на физическом и праническом уровне, но и на ментальном. Это медитация фактически. Но у меня были специальные условия, потому что голод в мегаполисе – это фейк, нужно обязательно уединиться полностью: лес и вы, больше никто. Если так вы делаете, то это глубочайшая вещь. Я однажды испытал самадхи, я шёл тогда по лесу и почувствовал, что смотрю на своё тело со стороны, я увидел, что вот оно идёт, и почувствовал, как оно привязано к земле. То есть фактически – оно её продолжение. Там такой космос был, ох!
— Какие чувства вы тогда испытали? Испуг был?
— Нет, было потрясение. Было понимание, что тело — это совсем не то, что мы себе представляем, оно принадлежит земле, а не мне, это моё транспортное средство. Было глубочайшее потрясение, поэтому я к голоданию отношусь с трепетом. Кроме того, в такие периоды у тебя высвобождается множество времени. Тогда как раз открылись границы и рекой потекла эзотерическая литература, я в день по десять книг покупал. И на голоде просто их читал запоем.
Мне под руки попалась «Бхагавад-гита» и я там читаю: «Ты не есть тело», и всё! Я всю жизнь прожил и думал, что у нас ничего, кроме этого, кроме тела – нет, а тут молотком по голове. А на голоде знаете, как это всё воспринимается? Не так, меня буквально пробило. Когда на голоде включаются очистительные процессы, то там нужно двигаться, помогать. Если вы не двигаетесь, то просыпаетесь без сил и падаете, но если вы будете лежать, то у тебя будет болеть и голова и вообще всё. Поэтому через силу встаёшь и начинаешь что-то делать. Какие асаны нам давали, простейшие, те я и делал. А когда со вторым учителем голодал, тот уже давал сложнее всё, ногу за головой. И когда сейчас меня спрашивают, почему у меня так легко заходит нога за голову, я никому не говорю – вам только, — что на голоде делать особо нечего было, кроме как ногу за головой держать. Но тогда я не знал, что это такая важная асана, одна из основных.
— Эка Пада Ширшасана?
— Да. Собственно, йога это и есть нога за головой, прогибы и перевёрнутые. Имеется в виду работа с телом. Ну, вот. Чтобы помочь себе делаешь асаны, потом легче стало и идёшь в лес. Но к шаткармам это не относится.
Мост к Богу
— Можно личный вопрос? Вы состояли тогда в отношениях? Была у вас семья?
— Нет, я был один. И когда ты один, то это очень помогает тебе.
— А вы согласны с мнением, что йога — это путь одиночества?
— Ну, в принципе да. Вся жизнь — это путь одиночества, мы приходим сюда одинокими и уходим отсюда одинокими.
— А одиночество в вашем случае не являлось платой за углубление в практику? Может, если бы было что-то ещё, то было бы сложнее углубиться, ты вынужден был бы отвлекаться, действовать в интересах других людей и так далее. То есть отказ от теоретической семьи как цена за более глубокое погружение в практику.
— Ну, да. Но понимаете, есть здесь одна такая фишечка: во всех индийских трактатах, в пуранах… Возьмём «Девибхагавата-пурана». Там, значит, я не помню имён, но сын какого-то вьясы, просветлённый товарищ, пришёл к кому-то и говорит: «Я это всё знаю, зачем мне семья, зачем мне всё это, мне нужна мокша скорее». А мудрец стал ему рассказывать, что так быстро не достигается это, что чем выше ты забираешься, тем падать потом дольше и болезненнее. То есть все эти процессы погружения должны происходить медленно и постепенно. Тогда происходит всё гармонично, без падений и взлётов. Так что все эти мудрецы советуют, чтобы была и семья, и всё, и пятое, и десятое. Всё это нужно, но придёт время, когда ты поймёшь, что всё, больше оно не нужно. Поэтому есть четыре ашрама: до 25 лет первый, когда человек созревает, второй ашрам это 25-50 лет, активное участие в социуме, третий ашрам в 50-75, потихоньку человек начинает уходить из социума, 75 – всё, он уходит в лес. Всё это уже изучено, и когда человек торопится, не испытал ещё ничего, но уже хочет мокши, «пустите меня туда, дайте мне техники», – ему или крышу снесёт, или он упадёт.
— Для вас йога не стала прибежищем и неким побегом из социума? Это был сознательный выбор?
— Нет-нет. У меня уже был локатор настроен давным-давно, и он искал, и однажды, когда я ещё йогой не занимался, — у каждого из нас бывают такие мгновения просветления… Что это? Это состояния, в которых мы помним всё! В обычном состоянии мы отвлекаемся, что-то забываем, а в эти моменты мы помним всё. И я до сих пор помню, где, когда и как это произошло. Когда я шёл и просто внезапно осознал, что ведь есть это знание на Земле, где известно всё – как жить и как развиваться. То есть локатор у меня включился ещё в школе и сканировал всё это время, развивался.
— Как вы думаете, мы с этим приходим ещё с прошлых жизней? Кто-то ведь никогда не задаётся такими вопросами и ничего не ищет.
— Именно это и наводит на мысли о том, что есть все эти перевоплощения. Но я не постулирую это, я это изучаю сам, чтобы не быть секонд-хендом, как говорит Кришнамурти. Если вы слушаете других, вы секонд-хенд. Мы всё должны исследовать сами, и вся моя жизнь сейчас – это самоисследование, без секунды перерыва. Только так можно что-то понять, интенсивно исследовать каждое мгновение своей жизни.
То есть первый раз я начал практиковать аштангу по кассете, и кассета, опять же, пришла ко мне вовремя. Я занимался по кассете Паттабхи Джойса, но это было грубо, это была физуха.
— Погодите, сначала группы здоровья, потом открылись границы, потекла литература…
— Да, потом голодание, год прошёл – нас же учили год, и всё, и куда идти? И к нам приехала группа из Института трансцендентальной медитации, не знаю, есть ли он. К нам приехали индусы оттуда, там была шикарная лекция о нашем сознании, как оно устроено, я до сих пор помню, как обалдевал. Я получил там мантру, посвящение. Я пришёл домой, сел впервые в медитацию и просто обалдел, я был в шоке, я первый раз заглянул в свой ум – это был сумасшедший дом. Года два я потом занимался медитацией.
— И практиковали?
— Да, и практиковал то, что мог. А потом через друзей вышел на крутого йога, Богословского, и там он мне как раз сорок дней это, сорок – то. Познакомил с настоящей йогой. И там я уже узнал, что в индийском посольстве какой-то хороший человек преподаёт йогу. И я туда пошёл.
— Уже к источнику!
— Да, всё ближе приближался. Я у него позанимался год или два, и оттуда перепрыгнул уже к другому преподавателю, там позанимался недолго и попал на семинар Лаппы, купил кассету и всё – отсюда всё пошло. Индийский опыт мне очень помог тот: у нас были и асаны, и пранаямя, и медитация. Там я уже почувствовал, что подрос основательно. Вот и всё. Потом кассета – я три года занимался по Джойсу и вдруг почувствовал, что пришёл в тупик. То есть я не расту, не знаю, зачем это нужно, просто делаю и делаю каждый день. И тут вдруг кассета Лино, а там говорится, что это и дыхание, и динамическая медитация, — у меня открылся третий глаз! Вот оно что, оказывается. И всё, ноябрь 2002-го, Хельсинки, Лино. Там он меня поджарил, сразу стал говорить это не так, то не так. Я понял, что нельзя замыкаться, надо ездить. До этого я всё сам, сам, а там увидел, как надо, Лино нам всё продемонстрировал, я услышал, как мантру поют сорок человек.
У меня что-то переключилось: оказывается, не на всей планете зима! Оказывается, есть места, где вот такое чудо – океан! Меня наизнанку вывернуло. Мы бросили рюкзаки и сразу, конечно, побежали купаться.
— А про это вы как узнали? Уже из интернета?
— Да, наверное, да, слабый интернет уже был, у нас были распечатки. За две недели Лино меня так отутюжил, я сделал первую и вторую серии. Я там ходил после занятий с искрами в глазах. И он мне тогда сказал: «А почему вы в Индию не ездите?» И я такой – бумс, пробило. Он говорит, что каждый год в Коваламе он организует семинар, там такая природа, приезжайте! Ковалам Лино получил от Джона Скотта, там он проводил двухмесячный семинар, а уже оттуда ехал в Майсор к Паттабхи Джойсу. Когда был Джойс жив, было вот так. На Новый год обычно главная шала в Майсоре закрывалась, и все студенты – самые преданные – приезжали в Ковалам, там такое творилось! Сумасшедшая энергия! А потом, когда Джойс ушёл, это уже тоже ушло.
То есть Лино меня тюкнул: давай в Индию, я бы сам не догадался. И в 2004-ом году мы с Михаилом поехали.
— Константиновым?
— Да. Но я им предложил сначала заехать к Лино, а уже потом к Джойсу. Он когда сказал, что там природа, – а я так люблю природу! У меня сразу внутри что-то щёлкнуло, и я решил обязательно туда съездить. Мы приехали в Дели, у Михаила там были свои дела, а потом – из Дели трое суток в поезде ехали, через всю Индию.
– Трое суток?! Непростой путь.
– Да, очень непростой. В плацкарте. Но это ещё неплохие условия были, не скотовозы. Мне так понравилось ехать! На каждой остановке приносили масала-чай, бириани, самосы, чапати, – я будто в сказку попал. Чем мне нравится Индия – там очень трепетное отношение к еде, у них нет такого в голове, как у нас – обманывать. Для них еда священна, это божественный дар. Поэтому я на каждой станции просто офигевал: одно съешь, другое, масала-чай за пять рупий – это вообще! Это же божественный напиток! Так мы просидели в поезде несколько дней, выходим в Тривандруме с рюкзаками, уже вечер, мы идём в поисках жилья, опускаемся всё ниже и ниже, и вдруг на меня пахнуло океаном – тёплым таким! Ааааах! А мы из зимы, это же январь. Бух, океан! У меня что-то переключилось: оказывается, не на всей планете зима! Оказывается, есть места, где вот такое чудо – океан! Меня наизнанку вывернуло. Мы бросили рюкзаки и сразу, конечно, побежали купаться. А на утро мы пошли к Лино: я зашёл в шалу, сел на пол, а внутренний голос говорит: «Ну, всё. Я сюда буду приезжать каждый год». Мне так понравилось! А представляете, это было 24 января? А 25-е последний день, full vivyasa, мы столько времени пролежали в вагоне, а на следующий день пришли на full vivyasa, и мы её отбабахали! Я тогда был в отличной форме, ночью две серии сделал в номере, так что всё прошло нормально, с драйвом. Вот и всё, в последний день успели к Лино, затем прыгнули в ночной автобус и утром пришли в шалу в Майсоре. Мы с рюкзаками, а там полиция с дубинками: «Кто такие?» Мы: «К Паттабхи Джойсу, йогой заниматься». Говорю и думаю, всё, нам конец, никакой йоги. А они так уважительно: «Ооо, вам туда». Я подумал, надо же, как уважительно они к йоге относятся. И начался уже такой, суровый участок практики. Десять лет я каждый год ездил к Лино, два месяца был у него, а после – на два месяца в Майсор.
— А как вы это совмещали с работой?
— Нет-нет, я уже всё, я не работал тогда. Там же была перестройка, разруха, всё закрылось… Ну, то есть Лино, конечно, молодец.
— А почему вы перестали к нему ездить?
— Перестал, когда не стало гуруджи. У Лино порвались связи с Майсором, а для меня Майсор многое значит. Лино это хорошо, но он и сам ездил в Майсор, мы вместе на соседних ковриках занимались. Нельзя заменить Майсор никем.
— То есть дело не в человеке, который в Майсоре, а дело в самом месте?
— И в месте, и…
— Сейчас вы ездите в Майсор или вы ездите к Шарату?
— И в Майсор, и к Шарату. Что первично? Первична практика, а потом уже всё, что вокруг неё – Майсор, Шарат, самоса… (улыбается). Я уже давно в своей жизни это вычислил: когда я куда-то приезжаю, то первым делом я мою там полы и расстилаю коврик. Если я этого не сделаю, то со мной начинает что-то происходить.
— Мытьё полов — это как энергетическое очищение пространства?
— Да, и фактическое. Когда не позанимаешься, то что-то не так идёт. А позанимаешься – практика выстраивает всё фантастическим образом. Так что важнее практика. Но она не оторвана от жизни, а её часть, а у каждой части жизни есть составляющая, есть источник.
Первые пять лет мне повезло, я обучался у Паттабхи Джойса. И, конечно, когда в пятницу был led-класс, я старался попасть именно к нему.
— А он уже вёл параллельно с Шаратом?
— Да. У Паттабхи Джойса такая энергия запредельная, чувствовалось присутствие живой силы! И когда ты занимаешься, ты ощущаешь – она тебя лечит.
— Дело в его энергетике было?
— Я не знаю, в чём было дело.
— Тогда и майсор-классы были ведь? Можете описать свой обычный день в Майсоре тогда, при Паттабхи Джойсе?
— Есть такая вещь как старая йога-шала и как новая йога-шала, это два разных мира. Старая, в которой обучались Лино, Фриман (Ричард), Джон Скотт, Эдди Штерн – это совсем другая история, понимаешь? А новая открылась в 2002-ом, я уже в ней практиковал. В старой я был только как на экскурсии, нас Лино водил. Мы тогда спрашивали разрешения у Паттабхи Джойса перевести на русский язык книгу Лино Миеле «Аштанга-йога». Там маленький зал на 10-12 человек, и две такие глыбы – Паттабхи Джойс и Шарат. Шарат приходил в четыре часа, делал там у всех на глазах свою пятую и шестую серии (улыбается), а после помогал гуруджи. То есть в шале были десять человек и два мощных учителя, там правки были почти в каждой асане, занимались два раза в день: утром и вечером. Два раза в день!
— Без выходных?
— Без выходных, без перерывов, без лунных дней. Каждый день! Может, даже хорошо, что я туда не попал. (смеётся) После класса они шли кушать в браминский ресторан с гуруджи, он им рассказывал шлоки из «Бхагавад-гиты», была задушевная беседа такая на тему йоги. И вот там, недалеко от старой йога-шалы, есть гостиница, в ней жили все студенты. Когда я туда приехал, я туда и поселился. А потом, когда открыли новую шалу в 2002-ом году – это вообще другой район, там живут зажиточные люди, адвокаты, врачи. Чистый квартал. А тот район, со старой шалой, это был big mess (беспорядок), полный атас. Я к чему это? Как мой день проходил: я любил это место, недалеко от старой шалы, там недалеко пристройка и по сей день в ней живут три сестры. Раньше, когда у них был жив отец, они были соседями Паттабхи Джойса, а когда отца не стало – переселились в хижину. Они живут на обеспечении – можно было в ним прийти, чай попить, позже они уже массажи стали делать. А сейчас их младшая сестра уже преподаёт йогу, они построили рядом помещение для этого. Я был её первым учителем. А вторым – Паттабхи Джойс. (смеётся) Так получилось, она ничего не знала, а я её научил. Они меня уговорили, чтобы я отвёз их в Ковалам, показал им всё. Они хотели у доктора Уни обучиться массажу. Там же я эту сестру в шале Лино обучал аштанге. А она мне приносила донейшн – папайю нарезанную. Потом, когда она уже подросла и окрепла, она ходила в старую шалу Паттабхи Джойса. Джойс скучал по старой шале и устраивал там иногда секретные занятия для узкого круга.
Жил я в гостинице, но она далеко от новой шалы была, поэтому как день происходил: в три часа я просыпался, прыгал на скутер, и по ночному Майсору гнал в Гокулам. А ночью холодно, у меня даже руки мёрзли. И вот, я приезжаю туда, а там уже свет горит, занятия идут, дым коромыслом. Прыгаешь туда, занимаешься, потом обратно едешь. Отдохнул немножко, идёшь на ланч. С нами был один товарищ, я не буду называть его имя… Когда мы ехали в Майсор он говорил, что круто мы там будем заниматься: утром Паттабхи Джойс, днём пранаяма, вечером будем ходить к Шешадри. Я слушаю его и думаю: «Ну, посмотрим». Короче, человек со стороны думает, что вы позанимались и весь день свободны, что вы делаете? А там весь день уходит на то, чтобы восстановиться. Но кто это поймёт? Только тот, кто там «бабахает». И вот, этот товарищ приехал туда с этими планами, и после первого дня его уже не было видно. Потом ещё был случай: приезжали в Майсор две питерские аштангистки, занимаются-занимаются, потом я выхожу, там у кокосов они стоят, счастливые такие. Я спрашиваю: «А чего это вы такие счастливые?». А они: «А мы уезжаем сегодня».
Когда был гуруджи, меня спрашивали: «А чего ты ездишь туда? Ты же можешь сам практиковать». Могу-то могу, но я ведь говорил уже, что, когда ты рядом с ним – это вообще другое. Это была такая сущность…
— То есть в ваше время практика тогда была уже один раз в день, с утра?
— Да. И фактически весь день уходил на то, чтобы восстановиться.
— А почему изменился подход? Почему один раз стали? Из-за количества людей? Из-за переоценки влияния такой интенсивной практики на тело?
— Я не знаю, я могу только догадываться. Паттабхи Джойс начинал в 4 утра и до 14-15 часов дня, как он говорил, no eating, no drinking. Представляете? Почти 12 часов! Это пахота какая! Потом, когда уже на улице по пятьдесят человек стало выстраиваться, задумались о новой шале. И семья его стала нервничать – целый день йога, а когда ты будешь дома, когда всё это закончится? Это ведь всё в их жилом доме происходило, это как началось всё, то все обалдевали. Это было безумство. Возможно, – опять же, это по рассказам, – было много травм. Подход был восточный, а тела приезжали зашлакованные. Думаю, вот этот темп и такой пресс западных студентов повлияли… Даже Петри говорил, что повредил запястье, они ведь все виньясы делали через стойки на руках. С другой стороны, у Петри и положительные отзывы есть. Всё перемешано. Как и у меня есть воспоминания: Индия загадочная страна, там всё происходит с космической скоростью. Ты заболел, а через час уже здоров. Меня однажды несло всю ночь, я просидел на горшке, утром led-класс…
— И вы пошли!?
— И я пошёл, и всё! Ну, когда занимаешься с таким мастером, ты обо всём забываешь. Гуруджи это запредельная личность, нам этого просто не понять. Вот это всё, что вокруг него – это ничто. Как говорят, гуру – мост между Богом и человеком – он был реально мостом.
— Какой главный урок он вам преподал? Что вы чаще всего вспоминаете?
— Я вспоминаю его концентрацию, энергию. Понимаете, у нас всегда что-то да куда-то направлено, а у него – всё, точка. Включаешь кассету, смотришь на него – обо всём забываешь, это стопроцентное присутствие, никакой мыслишки – всё, это энергия такая. Я занимался 11 лет под его кассету, я не мог без его энергии. Как он умер – всё, у меня телевизор сломался.
— В прямом смысле?
— Да. И я подумал, как же я буду без кассеты, и стал практиковать сам. Кстати, когда мы вышли из автобуса в первый день, нам показали куда идти, и мы, короче, бросили рюкзаки и поехали смотреть, где йога-шала. Это была суббота и в шале нерабочий день. При приезжаем, шала закрыта, но мы хотя бы узнали, где место. И только мы оборачиваемся, как подъезжают две машины, из первой выходит Паттабхи Джойс, из второй – Шарат. А я же видел кассеты Шарата и как закричу непроизвольно: «О, Шарат!» Он так засмеялся. «Ребята, что вам нужно? Проходите, мы вас сейчас зарегистрируем». Мы прошли, оплатили, Шарат спросил, знаем ли мы последовательность. В тот же день я взял скутер, а это всё новое для меня, первый раз, педали какие-то! Чуть-чуть проехал, сто метров – всё, утром вскакиваю и еду.
— Всё с нуля?!
— Да, Индия это мэджик. Майсор – особенное место. Оттуда и Кришнамачарья, и Садхгуру.
— Ого, и он оттуда?
— Да, конечно. Он же просветление получил на горе Чамунди Хилл, напротив ашрама Ганапати. Там тысяча ступенек, и мы в первый приезд решили по ним подняться, типа паломничество сделать. И на следующий день у нас все икры так болели! Заниматься было невозможно (смеётся). Так вот, на этой же горе Садхгуру получил просветление, там есть камень, на который он сел и встал уже другим человеком.
— Вернёмся к вам. В 2007-ом вы получили авторизацию?
— Да, три года нужно было ездить. Или четыре…
— То есть был определённый порядок, условия, и вы понимали, когда можно просить об этом?
— Да, мы подходили к Шарату, и спрашивали, что нужно – какие-то асаны, или что нужно делать. Он говорил: «Нет, нужно просто приехать четыре раза». Но дело в том, что кто мы такие? Нас вообще никто не знал, ведь мы были из России. И в этом смысле нам помог Лино. Так как я десять лет к нему ездил, он меня хорошо знал, любил, уважал, видел мою практику, я его любил.
— Почему в прошедшем времени?
— Потому что сейчас это всё оборвалось… Нет, сейчас я тоже его люблю, но наши дороги уже как-то разошлись. Как бы сказать… Я уже сам могу идти. Мне уже хватает сил разгребать то, что есть.
— А тогда он был проводником вашим?
— Да, проводником.
— Ну, он такую роль в вашей жизни сыграл, судя по всему.
— Да, конечно. Извините меня, но индусы никого к себе не подпускают, особенно белого, а он … благодаря Лино мы узнали этот метод. Я хочу с ним встретиться или, может, вы у него выудите, как ему это удалось, для меня это загадка. Никому никогда этого не удавалось. То есть фактически Лино это знание достал и опубликовал в полном объёме, представляете? Свой разрыв отношений с Майсором он объяснял словами: «Моего гуру продали, я ухожу». Мне этого не понять, потому что я слишком поздно пришёл и не соприкоснулся с Паттабхи Джойсом так глубоко, как Лино. А Лино фактически стал членом его семьи.
Всё исцеляющее силы есть у каждого из нас, нам просто нужно поверить в своё сознание. Никто внешний не поможет, к большому счастью. Все наши болячки — это следствие внутренних нарушений. Практика нужна для того, чтобы все эти внешние вещи держать в гармонии, прану с апаной, ха с тха.
— Ваша практика со временем изменилась? Она становится легче с годами?
— Глубже.
— А если говорить именно об асанах, вы облегчаете свою практику с годами? Время отнимает у вас какие-то асаны?
— Пока нет.
— Один из учителей говорил мне, что если сейчас допустимо делать какие-то паузы в практике, то годами придётся только ускоряться и избегать пауз, потому что время будет быстрее отнимать всё. Вы с этим согласны?
— А ничего отвоёвывать у времени не нужно, это не война. Йога — это движение внутрь, тут ничего достигать не нужно и воевать не нужно. Йога — это путь от грубого к тонкому. Задача асаны в чём заключается: осознать каждую частичку своего тела, потому что мы его не осознаём, мы живём в полной бессознанке. Я прожил сколько-то лет, только начал заниматься аштангой, а на одном из занятий мне мой внутренний голос говорит: «А тело-то, оказывается, живое». Представляете?
— Вспоминая ваш опыт самадхи, когда вы поняли, что тело – его как бы нет, оно принадлежит не вам. С годами практика асан по-прежнему важно? Понимание, что тело – всего лишь инструмент, его значимость…
— Не пропадает! Потому что задача практикующего – всё вот это хозяйство, которое у нас есть, чтобы оно находилось в гармонии. Вы бросаете его – всё, вы в дисгармонии. Вы бросаете его неудачно – оно вас начинает тянуть вниз. Если у вас всё хорошо функционирует – вы свободны, у вас есть возможность заниматься другими, более тонкими вещами. Йога – это путь от грубого к тонкому, ещё раз.
— А можно тогда говорить, что вы уже достигли уровня саттвы? Или тамас всё равно в вас присутствует и это постоянный путь?
— Это путь достаточно длительный, потому что гуны не зафиксированы, они динамичны. Не только наше физическое тело подвержено их влиянию, но также праническое и даже ум. Что такое быть в йоге? Способность отпустить эти гуны и наблюдать. А мы как?
— Вовлекаемся.
— Да! Мы раз – всё, нами овладела гуна. Мне плохо, мне тревожно, мне грустно – и нас понесло. А задача йогического ума – наблюдать. Раз – тебе становится плохо, вторгается гуна раджаса, – ага, ты наблюдаешь. Как работать с этой гуной? Джапа-медитация, садишься, читаешь мантру. Как побеждается тамас? Асанами, выходишь на коврик и практикуешь. Chitta-vritti-nirodha – это уже когда ты вышел из-под влияния этих гун, и они на тебя никак не влияют.
– Когда в эфирах вы говорите о самскарах, лени и разных явлениях материального мира, которые нас привязывают, – вам нужно преодолевать это притяжение или вы уже достигли того состояния, когда вам не нужно сопротивляться и вы уже абсолютно знаете свой ум? Вам легко даётся практика сейчас? Нам станет когда-нибудь легче?
– Нет, никогда. (смеёмся) Никто ничего не обещает. Опять же: принцип Кала, времени, всё всегда сменяется. Мы хотим что-то зафиксировать: лучше, легче, но мы ничего не можем в этом мире сделать, мы можем только наблюдать.
– Это понимание научило вас по жизни отпускать? Людей, события, вещи?
– Отпускать это как раз самое сложное. Это сантоша – принимать всё, как есть. Удовлетворённость. Все говорят о сантоше, но никто не говорит, что это, в то время как суть её – это отпусти. Нам не нужно переживать по поводу того, как что-то происходит: это так, это не так. А нужно просто отпустить. Это достаточно сложное мероприятие. Этому приходится обучаться достаточно долго.
– Вы уже обучились или продолжаете?
– Я продолжаю. Каждый день новые открытия.
– А ваше представление о теле, как уникальном и волшебном организме, которое способно на самовосстановление. В случае недомоганий вы не обращаетесь к врачу? Какое ваше отношение к медицине?
– Раньше, когда я ещё не занимался, то да, у меня что-то болело и я постоянно ходил по врачам, а со временем понял, что это бесполезно. А потом я стал сам врачам рассказывать о йоге и о том, как работают органы. Когда я понял, что обучаю всех врачей, то осознал, что пора прекратить к ним ходить. А позже я понял, что всё – это продукт сознания. Если вы верите этому… Йога как раз инструмент обретения этого божественного сознания. Если вас неспособно вылечить ваше сознание, то выше сознания ничего нет. Всё исцеляющее силы есть у каждого из нас, нам просто нужно поверить в своё сознание. Никто внешний не поможет, к большому счастью. Все наши болячки — это следствие внутренних нарушений. Практика нужна для того, чтобы все эти внешние вещи держать в гармонии, прану с апаной, ха с тха.
– Из чего состоит сегодня ваша практика? Она ежедневная, один выходной?
– Да. Может быть, иногда больше выходных.
– Это практика асан?
– Просыпаюсь я и начинаю утро с чтения мантр.
– Каких?
– Солнцу. Паттабхи Джойс советовал читать её. Потом читаю те, которые нам давали в Майсоре. Затем выхожу на коврик, практикую, всякие дела, вечером опять мантра. Это уже другая практика, от другого мастера из Индии.
– Расскажите для тех, кто к этому пока не пришёл. Что даёт практика мантр? Это что?
– Практика мантр — это напрямую работа с умом. Я уже говорил, что раджас очень успокаивается.
– Но для этой же цели можно, например, медитировать.
– Этого я пока не знаю.
– Но практика асан тоже ведь успокаивает ум? Когда ты доходишь до конца, то внутри уже, как правило, тишина.
– Да, там такой штиль! Я согласен. Но принцип Калы вторгается и штиль этот разрушает.
– И тогда вы начинаете читать мантры?
– Да, мантры — это мощнейший инструмент, который успокаивает эти гуны. Но, как и асаны, мантра очень хитрый инструмент. Пока она не станет совершенной, она не будет работать должным образом. Поэтому мантры читают очень долго, три миллиона раз и больше.
– Теоретически: я, например, и эту часть практики хочу для себя открыть. Мы ведь сначала приходим за асанами, затем узнаём про пранаяму, включаем в практику медитацию, а если хочется включить в практику мантры – куда обращаться, что делать?
– На классах этого нет, это нужно получать у гуру, у мастера, и лучше в Индии. Я сейчас как раз под впечатлением нахожусь от «Девибхагавата-пурана», в ней как раз написано, что йога сама по себе ничего не даёт без мантры, как и мантра ничего не даёт без йоги. То есть йогу обязательно нужно дополнять мантрой и наоборот. То есть мантра — это связь вашей души с богом. Это ещё одна дорожка, способ. Мантры это целый раздел йоги.
– Почему он в России отдельно не представлен?
– Потому что это сакральная очень часть. Не все передаются, причём некоторые сознательно искажаются, чтобы они не работали. Я у своего учителя выпрашивал Гаятри-мантру, а он так и не дал. Потом я уже узнал, что её может получить только брамин, причём он получает её сразу после рождения и повторять должен её всю жизнь. Мантр целое море: есть защитные, есть боевые, есть разные. Это колоссальный раздел и всё зависит от того, что вы хотите.
– А у вас есть какая-то личная иерархия? Если бы вам потребовалось практиковать только что-то одно: асаны, пранаяму, медитацию или мантры, что бы вы себе оставили? Что для вас наиболее эффективное и значимое?
– Это ветви одного дерева, у них разные подходы, они по-разному работают.
– А может человек проникнуться йогой, никогда не практикуя мантру, или к этому всё равно желательно прийти? Потому что вы первый человек, который столько об этом говорит и который вообще об этой практике говорит.
– Западные люди далеки от этого, а у нас в России более выгодные условия, потому что нас с Индией многое связывает. Когда я в Майсоре ходил на уроки санскрита, американцы вообще ничего не понимали, для них это всё зубодробительное. А для нас – русский и санскрит очень связаны, нам легче двигаться в этом направлении. Кстати, я точно знаю, что Паттабхи Джойс во время своих классов всегда практиковал Биджа-мантру, читал её постоянно.
— В те времена авторизация тоже платной была?
— Да. Более того, она давалась на полтора года, а потом её нужно было обновлять.
— Как вы относитесь к сегодняшним авторизациям? Это по-прежнему статусно, как и тогда, или уже не так?
— Нет, уже не так. Это сложный вопрос. Кто-то может воспринимать это как бизнес, кто-то – как распространение знания, чтобы оно не искажалось, потому что слишком много вокруг всего этого посторонних людей. Может, пусть лучше не совсем профессионально, но придерживается практики и приезжает в Майсор. Пусть лучше такие люди распространяют практику, а то ведь есть и такие, кто ни разу не был в Майсоре: смотришь на их практику и улыбаешься, мягко говоря.
— Хорошо. А если не был в Майсоре, но был в Коваламе? Понятно, что Майсор это как источник традиции, но сегодня, когда там уже нет самого гуру, по-прежнему ли Майсор является этим священным местом? Только ли Шарат может теперь передавать эти знания? А Лино, Дэвид Свенсон?
— Да много кто, Фриман ещё. Но знаете, если говорить высоким слогом, то йога ведь не физкультура. Асаны это хорошо, но есть и более тонкие составляющие, которые гораздо важнее.
Асаны просто позволяют осознать себя и свои более тонкие составляющие, а после – двигаться с помощью асан к этим тонким составляющим. Когда был гуруджи, меня спрашивали: «А чего ты ездишь туда? Ты же можешь сам практиковать». Могу-то могу, но я ведь говорил уже, что, когда ты рядом с ним – это вообще другое. Это была такая сущность…
— Да, это я понимаю и вопрос как раз про это: сейчас, когда этой сущности нет, так же ли принципиально ехать именно в Майсор?
— Ну, смотрите. Шарат двадцать лет ходил за своим дедушкой, когда был ещё совсем маленьким и подростком. Он был с ним 24 часа всё время, это не сравнить с тем, что к нему приезжали на пару месяцев в год и уезжали. Пройти через всё это – это другое дело. Вы посмотрите на показательные выступления Шарата.
— О, кстати о показательных выступлениях. Каков их смысл был?
— Раньше цель была привлечь внимание людей к этому действию. Гуруджи приглашали в Америку, в Австралию, он ездил и с ним ездил Шарат. Представьте, стоит гуруджи и вы, и вы не знаете, какую асану он назовёт: из четвёртой серии, из пятой или шестой. И Шарат выполняет! Посмотрите на его выступление в Чили, их тогда пригласили в Сантьяго, они окрыли шалу и пригласили его как бы освятить его место. Он прилетел через весь мир и сделал третью серию, прям с самолёта. Хотя, когда ты приезжаешь в Майсор, первую неделю ты делаешь только первую серию, все понимают, почему. Даже если ты из Гоа прилетел: другая еда, другой климат, всё другое. Когда я увидел это выступление Шарата, мой внутренний голос сказал: «Этот человек – с другой планеты».
— А сегодня у показательных выступлений какая цель?
— Это надо Шарата спрашивать, но, наверное, такая же. Так наши люди устроены, что все наши органы чувств направлены наружу, пока человеку что-то не покажешь, до него ничего не дойдёт. Нельзя сразу начинать с нашего внутреннего мира, вы не поймёте ничего, мы вывернуты наружу. Путь начинается к истине только тогда, когда всё собрано и вы разворачиваетесь внутрь.
Нить
— На одном из своих семинаров вы говорили, что практика требует жертв и в пример привели отказ от мяса, мол, это стало одной из ваших жертв. А ещё что?
— Жертвенность необходима, это составляющая всех духовных практик. Вспомните риш, они по сто лет сидели в лесу и занимались аскезой. Что касается меня, то своё вегетарианство я не считаю жертвой, это, наоборот, прорыв. Да и вообще жертв нет, это всё только свет.
— А как же вы говорите, что жертвы — это не необходимый путь?
— Ну… И да, и нет. Неожиданный вопрос, я о нём никогда не думал… Как понимать смысл этого слова? Большинство думают, что это про потери и что это грустно, а в йоге жертва — она больше сама потом отдаёт в ответ со временем. То есть сначала ты вроде теряешь, но по факту ты только приобретаешь.
— Да, но мне кажется странным мнение, что в жизнь можно привнести практику, ничего не меняя. К примеру, со временем ты понимаешь, что больше твои занятия не совместимы с употреблением алкоголя. Или что сон тебе становится предпочтительнее компаний, с которыми ты проводил время до. И тогда это выбор: человек либо готов менять свою жизнь, либо же отказывается от практики. В какой-то степени это и есть жертва.
— Да! Да! И эта жертвенность даёт тебе продвижение вперёд. Это такая плата. Это цена. То, что со временем ведёт нас к эволюции.
— Оглядываясь назад, вы сейчас ни о чём не жалеете? Из того, чего у вас не было в жизни, но была практика.
— Нет-нет-нет! Вы что, разве можно?! Жизнь настолько преображается! Нет.
— Сегодняшний день в Майсоре отличается от тех, когда вы ездили к Паттабхи Джойсу?
— Первое, это новая шала.
— Да, но это внешнее изменение. Понятно, что энергетика не та и что её вряд ли можно повторить.
— Да, и этот ангар огромный, в нём очень холодно. В старую шалу ты заходишь и тебя можно выжимать, пот льёт. Это был плюс, это идёт очищение. А теперь ты стартуешь в свитере, это минус.
— В этом смысле популяризация метода повлияла отрицательно?
— Ну нет, так не скажешь. Что нужно учитывать: жизни у нас по принципу Калы – времени, то есть всё непостоянно, это самый основной принцип жизни. А мы стараемся цепляться, фиксировать что-то, это большая ошибка и от неё все страдают. То есть основной принцип жизни — это изменения-изменения-изменения. Все считали, что гуруджи бессмертен, шала бессмертна. Нет, всё меняется. И метод, и преподавание, и место. Цепляться за что-то не имеет смысла. И если этот метод действительно живой, цельный, если он заслуживает быть, то ни место, ни время – ничто ему не помешает. А этот метод он идёт из Гималаев. Даже есть такое общество, которое исследует это наследство, насколько оно трансформирует всё человечество. Мне однажды даже предлагали рассказать там что-то об аштанге. То есть они изучают влияние знаний, накопленных в Гималаях и распространённых на человечество. И аштанга-йога это как раз часть этих знаний. И Лино – его огромная заслуга перед Западом, он открыл ему это знание.
Самый главный секрет постижения любой асаны – это травмы. Все травмы, которые я получал – они меня столькому научили, я столько всего понял!
– Как вы можете объяснить, что так мало индийцев практикуют йогу? Люди едут туда со всего мира, а у них – руку протяни, всё рядом.
– Это мы так думаем. Мы видим каждого индуса и думаем, что он йог, а на самом деле нет, ею всегда занимались только избранные, аскеты. Это сейчас она стала массовой культурой.
– И как вы относитесь к этой массовости?
– Ну, как я могу к этому относиться…
– Как вы относитесь к тому, что некоторые преподаватели сегодня очень широко представлены в социальных сетях? Я слышала от одного человека, что он выбрал вас в качестве учителя, не найдя ваших фотографий в асанах в социальных сетях.
– Раньше как было: ученик находил своего учителя и стоял перед дверью его дома, просился на обучение, пока учитель его не впустит в дом. Он поселялся у него в доме, и учитель полностью отвечал за его обучение. Так Кришнамачарья пришёл в Гималаи, просился на обучение, и учитель его выгнал, сказал: «Иди отсюда», а сыну сказал дать ему чапати. А потом он услышал, что тот заговорил на санскрите, и понял, что это непростой человек. То есть, чтобы добиться расположения учителя, нужно было постараться, знания просто так не передавались. Брамин вам в Индии может отдать что угодно: машину, дом, но не знание, не мантру. Я когда был в Майсоре, ходил в темпл свой любимый, и однажды увидел там браминов, а в центре мальчик, и они мантру читают. Оказывается, его родители уехали с ним в Америку, а затем вернули его обратно изучать веды, и это – очистительная процедура. То есть чтобы приступить к изучению вед, нужно пройти несколько обрядов очищения: физического, пранического и ментального. Раньше, если ты процитируешь веды, тебе заливают раскалённое золото в горло… Так вот, если ты удовлетворил учителя, он тебя допускает к себе. А сейчас – каждый сам за себя, много фейковых учителей.
– Сейчас учитель ищет себе учеников?
– Да! Да, очень странная ситуация.
– А как вам удалось этому противостоять? Как вы не уловили этот, так сказать, тренд, не стали активно выкладывать фотографии для привлечения учеников?
– Ничего я не стал. Энергией. Когда я был молодой, я фонтанировал. Ко мне приходили по 50-60 человек на класс.
– И ничего не делали для этого? Люди сами приходили?
– Да. А все эти соцсети – они появились всего несколько лет назад, а я-то человек каменной эпохи, я живу практикой.
– Но как вы не вошли в этот поток и как ему противостояли? Соблазна не было? Страха, что все ученики уйдут к другим?
– Нет, ничего этого я не испытывал.
– Как вы преподавать начали? Когда?
– Всё это происходило абсолютно непонятным, фантастическим образом. Я просто практиковал, слышал слова Андрея Сидерского о том, что преподавать нужно после 10 лет личной практики – это честно. Тогда он для меня был авторитетом, он очень воодушевлял, особенно на первых порах, когда ты как котёнок, ничего не знаешь.
– Это времена хатхи?
– Да, это до аштанги. Потому что с аштангой все вопросы исчезают, там всё как-то само собой происходит. Так же и с преподаванием: я съездил к Лино в 2002-ом, всё – мне позвонили и сказали идти преподавать. Ольгу Буланову знаете? Мне она позвонила, сказала, что устала, много классов, попробуй. И с тех пор пошло. У меня как раз был тогда трудный период, я замкнулся в себе, решил осваивать третью серию, но как только начал, то меня остановили.
– Что имеется в виду? Кто и как остановил?
– Ольга. Я уехал к себе в Академгородок, здесь, возле Троицка, уединился, а она позвонила и вот.
– Так вот вы про какой Академгородок! Я-то подумала, речь о Сибири.
– Нет, это 16 км от Москвы, совсем рядом. Их много у нас, этих городков. То есть, как говорю, у меня два периода: до аштанги и после, и после всё началось разворачиваться само, по божьему плану.
Это значит, что ты всё делаешь правильно. А когда начинает всё сыпаться и валиться из рук, то это повод задуматься, что что-то не так.
– Люди, практикующие аштангу, изменились?
– Да, очень сильно. Сейчас у них йога больше как дополнительная опция к развлечениям. Но я сужу только по Москве, когда люди приезжают из регионов – они совсем другие там. У меня в Алма-Ате был семинар, там люди чистые, открытые. А здесь они очень потребительски относятся к практике: кино, клубы, ну и йога.
– В том числе аштанга? Просто она достаточно непростая, чтобы именно её выбрать в качестве развлечения.
– Да, но что-то в ней привлекает. Она цепляет очень глубоко. Кто занимается у меня – они халтурят, не продвигаются вперёд, но продолжают приходить.
– Как у вас трансформировалось отношение к стоп-асанам?
– Это всё низкий уровень культуры: мы сначала асаны воспринимаем как то, с чем нужно бороться и побеждать. А потом ты осознаёшь, что нужна не борьба, а наоборот, нужно понимание. Ну, через это нужно пройти. Во-первых, аштанга-йога — это аутентичная духовная практика, это не физкультура. Сразу это, может, не понятно, но потом понятно. Фундаментом любой аутентичной практики духовной является повторение. Возьмём мантру: мы повторяем её миллионы раз и только тогда она в нас поселяется и начинает работать сама по себе, очищает нас. Аштанга-йога — это тоже мантра, её просто нужно повторять-повторять-повторять, довести до совершенства, и она тоже работает. Самый главный секрет постижения любой асаны – это травмы. Все травмы, которые я получал – они меня столькому научили, я столько всего понял! Но это не обязательно совершенно. У каждого свой путь, кто-то совсем без травм его проходит, но таких мало. Как говорится, травма – наш гуру. Когда у меня была травма плеча, Лино сказал: «Ну вот, ходи теперь, спрашивай всех, зато ты много узнаешь». Я сначала недовольно это воспринял, а потом столько узнал! И я понял тогда, что вот, йога только начинается. Любая травма, если к ней относиться бережно и с пониманием – это целый мир. Травма – это глубокая вещь. У меня этот процесс начался в 2012-ом году, на меня тогда своим животиком лёг Паттабхи Джойс, это было после мостов, сейчас уже не ложатся после скандала. Так вот, когда он лёг на меня, я провернулся тазобедренным суставом и понял, что вот, йога началась. Следующий этап – я делал мост через руки и ко мне подошла Сарасвати, чтобы дотянуть мне ноги до головы, я почувствовал, как провернулся в плечевом суставе, это была моя глубокая ошибка.
Практика — это не достижение чего-то и не борьба с чем-то, это мантра, это молитва.
– Это была не её ошибка?
– Её, да. Даже Шарат тогда закричал ей: «Нет, нельзя!» Он глубокий практик, он видит насквозь. Я не буду оценивать его как человека, многое мне может не нравиться, но это всё – вне поля. А с этой позиции он очень глубоко всё видит. Сарасвати женщина хорошая, но она долго не практикует и потеряла эту способность видеть. С этого момента я и ступил на новую ступень развития. Я не мог даже руку поднять, это года на два выбило меня из практики.
– Но вы как-то модифицировали свою практику?
– Конечно. Виньясы я делал на спине. Не сдавался, как настоящий аштангист. (смеётся) Спросите любого, у всех травмы. Это всё из-за нашей безграмотности и спешки.
– Что бы вы сейчас, будучи опытным практиком, посоветовали себе в начале пути?
– Не спешить. Но я бы не услышал этого совета. (смеётся) Легко давать советы, но куда сложнее следовать им. Мы все разные, у нас разные истории, мы прожили разные жизни, у вас свой путь, у меня – свой. И когда встречаются два пути, что тут можно посоветовать? Только поприветствовать.
– Давайте вернёмся к теме запретности йоги, потому что мне так и не понятно, в чём это выражалось. О том, что она под запретом, где-то говорилось?
– Нигде не говорилось!
– Тогда откуда такое мнение было, если об этом не говорилось?
– Ну, поэтому и понимали это, что об этом нигде нельзя говорить, раз не говорится.
– Так может от незнания молчали или просто не уделяли этому внимание? Не говорилось, что это эзотерика, секта?
– Нет, не говорилось, что вы! Просто слова такого не было вообще. Но она-то была сама по себе. Книг о ней не было. Не знаю…
– Просто везде пишут, что тогда она была под запретом, а получается, что запрета как такового не было. За это не сажали, за это не преследовали?
– Нет. Но ею занимались в детских садах, в школах и называлось это группой здоровья.
– Так может, можно было официально йогой назвать? Если это не рекламировалось никак, не распространялось, но при этом никаких гонений не было и репрессий в отношении практикующих, то, может, это просто от нежелания популяризировать её? От невежества?
– Можно и так сказать, наверное. Возможно, это точнее. Но не совсем так: книги не издавались, фильмы не выпускали. Первый фильм «Индийские йоги – кто они?» показывали в закрытых залах. То есть йоги тогда просто не было вообще. И я не уверен, что если бы я написал о ней книгу, то меня бы не преследовали. Но вообще я пришёл в йогу, когда уже начиналась перестройка, когда шлюзы уже открылись.
– Что вас задержало в преподавании, если вас разочаровали практикующие? Вы ведь упомянули, что тяжело пережили отношение людей к йоге как к развлечению.
– Да, сначала я тяжело это воспринимал, болезненно. Но обязательной составляющей духовной практики является делиться, отдавать знание. Законы в духовном и материальном мире – они противоположные: в материальном мире ты отдаёшь и становишься беднее, а в духовном – чем ты больше отдаёшь, тем ты богаче становишься. Процесс отдачи для меня – духовная практика. Я этим живу, для меня это не коммерция. Я постигаю в этом мире, существую в нём, не могу иначе. Это очень значимый для меня процесс. Поэтому сантоша – я принимаю так, как есть.
– А как вы считаете, выходные нужны?
– Конечно. Может, даже больше, чем один. Я уже двадцать лет практикую, но всё ещё не научился регулировать все эти процессы. Только год назад у меня появилось четыре режима практики, до этого – один, только вперёд! А сейчас я стал более глубоко изучать свою практику и теперь у меня самый мягкий, средний, такой-сякой, жёсткий режимы. А раньше – только жёсткие. Сейчас я смотрю на себя того и не понимаю, как я выжил вообще, это что-то запредельное. То есть я вообще-то не такой слабенький. (улыбается)
– У вас были сомнения на этот счёт? (смеёмся)
– Ну, я просто смотрел на гуруджи и Шарата.
– Что вы сейчас имеете, что понимаете, что всё это того стоило?
– Я имею алмаз, который другие топчут. Интуитивно я чувствовал всё это… Я шёл и не задумывался, что-то двигало мной. Единственное, что я помню из своей ранней жизни – я очень много страдал, я не понимал, почему. Страдание бесконечное – это было моё нормальное состояние.
– На то были внешние причины? Какие-то обстоятельства?
– Нет, не было. Просто было такое состояние. Сначала много страданий, потом зацепился и пошло. Страдания начали уходить.
– Хорошо, вы пошли на йогу, каждый день практикуете свою первую, вторую, третью серии и так далее. И никогда-никогда вы не нуждались в какой-то мотивации, вдохновении?
– Нет. Практика — это не достижение чего-то и не борьба с чем-то, это мантра, это молитва. Когда вы садитесь читать мантру – вы делаете это для того, чтобы что-то поиметь? Вы делаете это, чтобы соединиться с Богом. Мантра, мала – это ниточка, которая соединяет вас с высшим вашим Я, Атманом, Пурушей, душой – как хотите. И асана – аналогично.
– Да, но одно дело вы соединяетесь с Богом посредством мантры, а другое – когда вам выкручивают плечи и вы пару лет не можете практиковать. Вот когда вы делали виньясы лёжа, вы как себе объясняли потребность?
– Вы думаете, вы будете жить вечно…
– Нет, конечно.
– Слава богу, а другие так думают. Думают, что пришли поиграть, никто не хочет взрослеть, и получается один большой детский сад. И отсюда столько много вопросов. Есть такие понятия, как садхана, абхьса, вайрагья и вивека, ничего тут не добавишь и нового не скажешь.
Беседовала Диана Гуцул.
